совершаемые несовершеннолетними, и т. д. При этом криминалисты полагают, что общие для группы преступлений признаки, соответствующим образом систематизированные и типизированные, составляют криминалистическую характеристику данного рода, вида или даже подвида преступлений. Об этом же говорят и криминологи с той только разницей, что криминологи акцентируют внимание на личности преступника, точнее говоря, на типологии преступников. Криминалисты, как и криминологи, пишут в таком случае о типичном портрете преступления, опираясь на то общее, что объединяет множество конкретных преступлений.

Криминологи тоже говорят о типичном портрете, но не преступления, а преступника. Таким образом, в криминалистике разработана информационная модель типичного преступления конкретного вида или рода, в которой особое место занимает личность преступника. А в криминологии разработана типичная модель личности преступника, в которой особое значение имеют поведенческие аспекты личности, включая способ совершения преступления. Получилось так, что две смежные науки пришли к схожим результатам на основании типичного совершения преступления. Прежде всего это связано со способом совершения преступления. Просто в одном случае речь идет о преступлении, а в другом — о преступнике.

Между прочим, давно известен набор вопросов для типизации преступника, с которых начинается, как правило, первый допрос подозреваемого в совершении преступления. Впрочем, этот набор далеко не полон, что подтверждается следующим примером одного из вариантов опроса насильственного преступника.

Вопросы для составления криминологического портрета насильственного преступника:

а) пол;

б) возраст;

в) место проживания;

г) род деятельности;

д) внешность;

е) физическое здоровье;

ж) семейное положение;

з) окружение;

и) психологические особенности;

к) особенности психики;

л) мотив преступления;

м) длительность преступной деятельности;

н) соучастники;

о) тип преступной личности.

В конечном итоге разработка криминологического портрета преступника предназначена для того, чтобы на ранних этапах постараться предупредить совершение преступлений. Идея о прирожденном преступнике Ломброзо преследовала ту же цель, и вечный вопрос о том, почему одни люди совершают преступления, а другие — нет, ставится тоже для этого. Человеческое общество пытается обезопасить себя от проявлений агрессии и поведения, нарушающего существующие правила поведения, со стороны своих членов, чтобы уверенно смотреть в будущее. Но именно этого и не происходит. В чем же дело? В том, что все-таки прав Ломброзо, а мы до сих пор не в силах принять его пессимистические идеи о прирожденном преступнике, которого надо изолировать с момента его рождения?

Полагаю, что проблема в другом. Оставим на время личность преступного типа и посмотрим, как действует наша правоохранительная система. Даже приближенного взгляда на нее достаточно, для того чтобы понять — она построена не для профилактики правонарушений и преступлений, но даже не для локализации преступных проявлений. Обратим внимание, какие данные собираются на преступника и на его окружение, которые уже попали в сферу действия правоохранительной системы (т. е. в данном случае мы говорим, что на расследовании конкретного преступления уже надо начинать заниматься предупреждением следующего, еще не совершенного). Но данные собираются минимальные. Что происходит потом с этими данными? Ничего. Они даже не исследуются, не говоря уже о том, чтобы постараться использовать их для немедленного тиражирования для тех исполнителей, которые по закону должны стоять на переднем крае предупреждения преступлений (участковые инспектора, работники инспекций по делам несовершеннолетних и другие). Следовательно, правоохранительная система давно превратилась в исключительно карательную, которая борется не преступностью, а с преступлениями и, более того, заинтересована в наличии тех самых преступлений. Как всегда, ситуация парадоксальная, на грани абсурда — правоохранительная система не заинтересована в преступности в том смысле, что преступность — это социально-негативное явление, которое мешает нормальному функционированию общества, но не может существовать без преступлений. Чем больше преступлений, тем больше выделяется денег на их раскрытие, тем надежнее штаты, тем выше заработная плата. В утешение себе и всем могу сказать только, если это может нас хоть в какой-то степени успокоить, что точно такая ситуация: 1) произошла практически во всех странах мира; 2) все это — не случайно.

В известной работе с примечательным названием «Борьба с преступностью как индустрия» (Crime control as industry) Нильс Кристи писал: «Действия не являются, а становятся теми или иными. То же и с преступностью. Преступлений как таковых не существует. Некоторые действия становятся преступлениями в результате долгого процесса придания смысла этим действиям. Особенную роль играет при этом социальная дистанция. Эта дистанция усиливает стремление трактовать определенные действия как преступления, а людей, совершающих такие действия, упрощенно считать преступниками»[30]. А дальше он показывает, к каким результатам приводит работа карательной системы применительно к борьбе с наркотиками. По его утверждению, война с наркотиками вымостила дорогу войне с той частью населения, которая признана наименее полезной и потенциально наиболее опасной. Своим существованием эти люди демонстрируют, что не все организовано как надо в социальной структуре, и в то же время они являются потенциальными источниками беспорядков[31].

Этим примером я лишь хочу подчеркнуть, что сложная общность под названием человечество не может предложить хоть сколько-нибудь оптимальный вариант регулирования проблемы преступного поведения себе подобных. И проблема эта тем более кажется неразрешимой, что оценивать, что преступно, а что нет, какому наказанию следует подвергнуть виновного, а главное, судить человека будет точно такой же человек, возможно, с теми же самыми внутренними проблемами, которые привели преступника на скамью подсудимых. Человеческое общество своими противоречиями, порождая все новые и новые преступления, уходит от проблемы их разрешения, уповая только на репрессивные и запретительные меры. В этом смысле я говорю о не случайности исключительно карательной сущности правоохранительной системы. Тот же Ломброзо говорил: «Цивилизация чуть ли не ежедневно создает новые преступления, быть может, менее ужасные, чем прежние, но столь же, если не более, вредные»[32]. И что же изменилось с тех пор? Вместо того чтобы хоть как-то попытаться разрешать социальные противоречия, вместо того чтобы попытаться предупредить противоправное поведение конкретного человека, который еще не потерян для общества, общество всячески пытается отгородиться от преступного человека, при этом не знает, как это сделать. А поскольку оно не знает, как это сделать, и боится преступника, оно отгораживается от него многометровыми заборами и колючей проволокой.

Все это привело к тому, что, как справедливо полагает Ю.М. Антонян вслед за Карлом Ясперсом, в современной цивилизации вместе с феноменальными успехами рационализации и универсализации утвердилось сознание грозящего хаоса, вплоть до страха утратить все, ради чего стоит жить. Каждый человек, чтобы выстоять, должен напрячь свою рабочую силу до предела, работать все интенсивнее из-за боязни быть выкинутым за пределы круга своего социума[33].

При этом наблюдается извечная борьба, крайние формы обострения которой мы все наблюдаем воочию, между человеком и обществом, в котором он находится. «Человека можно обозначить как существо, находящееся в активном поиске