Шрифт:
Закладка:
Мозг делал всю работу почти автоматически: графики на планшетах стекаются в один, планшетисты, ведущие свои рейсфедеры по двум сторонам плексигласового квадрата, сводят руки в одну точку. Крик «сошлись!», взгляд на контролера с таблицами на шее, не отрывающегося от циферблата указателя дистанции; тот держит выставленный большой палец – норма.
Рубильник перекидывается рывком, включая зеленый свет на башенных символах, подтверждая решение комдивизиона. Гироскоп преобразователя координат взвякивает после секундной паузы, когда скрипящий корпус линкора проворачивается на киле, придя в равновесие с раскачивающим его океаном, и тогда всех толкает в стороны отдачей, и щелкают цифровые колесики в счетчиках времени полета снарядов до цели и перезарядки орудий. Секунды пошли, медленные, как всегда.
А вражеские снаряды все падают, падают, падают прямо на тебя, и их не видно, но их приближение чувствуется кожей. Потом корабль встряхивает, и сквозь десятки сантиметров броневых сталей проникает дробный, в три-четыре вспышки, рев близкого разрыва, и почти одновременно мелодичный звонок указателя возвещает о падении своего залпа.
К удивлению Бородулина и всех остальных, на этот раз залп лег значительным, ненормальным перелетом. Бородулин даже повернулся посмотреть на прокладку самописца отметок курса и скорости самого «Союза», хотя точно помнил, что ничего выдающегося, за исключением регулярных отворотов влево-вправо, Иванов себе не позволял. Счетчик дистанции разогнался «от себя», и десятичные цифры в нем крутились, как сумасшедшие, а за цифрами на метровой шкале почти невозможно было уследить. Такое могло быть, если нарушилась фокусировка стереодальномера, хотя бы одного, а это значит…
– Колян!.. Андреич!
Секунды хватило старлею на связи, чтобы, повинуясь мелькнувшей кисти старшого – один палец вперед и сразу вверх (носовой КДП), похожий на запятую кружок («связь давай!») и растопыренные пальцы («в динамик!»), – переключить мгновенными тычками полдесятка тумблеров. Тут же Бородулин рявкнул в сорванный со скрепки микрофон. Из затянутого сеткой динамика на лейтенантском столе ударило треском и шипением вперемешку с обрывками команд и узнаваемым сквозь что угодно пульсирующим воем проворачиваемой электроприводами механики.
– Га! – Первый откликнулся так, что сразу понятно было: он в норме, чего пристали?
– Чего с дистанцией, куда она скачет?!
– А на нас, родимая, мы им надоели с тобой! – Из динамика рвануло воем, грохотом, шумом встающей и осыпающейся воды. – Во, видал, а? Сейчас они здорово разозлились, поперли на нас, как психи! Тут-то и начнется самый кипеж, верно? Иванов их смачно растравил, за нос водит минут пятнадцать уже, это ж надо! Ни одного попадания!
Восклицания и присказки первого, казавшегося полной противоположностью Бородулина во всем, кроме разве что похожей фамилии и обожания корабельного железа, перемежались с отрывистыми, смазанными командами членам расчета «бэшки», как называли вращающиеся установки на фор-марсе и рубках.
– Ты мне того, теперь полный зеленый свет давай! Ох, у меня вопросы накопились!
– У меня тоже!
Бородулин, дав отмашку на связь, рассмеялся, и все остальные вместе с ним. Приятно сознавать свою силу, сокрытую в девяти двадцатиметровых стволах, в восьмистах с лишним метрах, покрываемых снарядами за первую секунду, в том, что может сделать невероятный удар тысяча с лишним килограммового стального жала по закаленной броневой плите.
Тяжелый, похожий на танк кавторанг со спокойным лицом обвел взглядом смотрящих на него веселых молодых ребят в офицерских погонах, черных старшинских квадратиках, с нашивками ранений и редкими ленточками наградных планок на груди. Все они успели хватануть по два-три года войны на всех трех воюющих флотах, а кое-кто и Финскую тоже: на эсминцах, крейсерах, линкорах, в береговой артиллерии – везде, где только были тяжелые пушки.
Возрастом выделялся только усатый инженер-капитан-лейтенант с колодкой Красного Знамени на узком черном кителе. Человек с вечно нахмуренным лицом и вечно улыбающимися глазами, вполне разделявший отцовские чувства Бородулина по отношению к молодежи.
– За старшего Григорий. – Ему хотелось сказать всем что-то теплое и хорошее, но пафоса и так было слишком много, и Бородулин пересилил себя. – Удачи вам, ребята.
Развернувшись, он вышел в тамбур, и тяжелая стальная дверь плотно закрылась за ним, лязгнув поворотными запорами. Ловко и уверенно кавторанг начал карабкаться по скоб-трапу шахты, подтягиваясь попеременно двумя руками и цепляясь плечами за выступающие крючки проводки кабелей с висящими на них позвякивающими бирками. Поднявшись на две палубы и ввинтившись в поднимающийся к мостику колодец, он откинул броневую крышку, подтянулся, вынеся вес тела на палубу, и перебежал к уже нормальному трапу, ведущему собственно в носовую боевую рубку. Большой, тяжелый, быстрый, он двигался быстро и безошибочно, провожаемый взглядами матросов-телефонистов.
Пропущенный старшиной на запоре, Бородулин вошел в тесноту рубки, сразу приковав взгляды большинства присутствующих своим ростом и уверенностью. Не удостоив взглядом Иванова, усмехающегося горькой усмешкой предупреждавшего и непонятого человека, он протиснулся между двумя каменно застывшими с биноклями в руках кавторангами, отстранил согнутого лейтенанта и приник к окулярам командирского визира, напрямую синхронно связанного с ВЦУ-1 и уже, в свою очередь, замкнутого на все три командно-дальномерных поста.
Впрыгнувший из темноты в зрачок угловатый черный силуэт невозможно было спутать ни с чем: слишком часто, исполненный гуашью, тушью, черной бумагой от оберток фотопластинок, он в разных проекциях стоял и висел прикнопленный в командирских каютах «Союза» и штабных кабинетах Ленинграда. Сейчас он был живым и опасным – не более абстрактным, чем рычащая собака, которая, оскалив зубы, боком подбирается к сжимающему в руках палку пацану, пробирающемуся домой. Единственный выход в таких ситуациях – короткий и точный удар, чтобы ослепляющая боль заставила ее забыть долг сторожевой дворняги ради зализывания горящего огнем бока.
– Товарищ адмирал, – Бородулин не оторвался от визира, но голос его был четок и не сдавлен, как обычно бывает у людей, говорящих в согнутом положении, – они закрыли себе кормовую башню. Выйдите на контркурс, и мы его сделаем начисто за десять залпов. Я обещаю. Снаряд бронебойный.
Коротким тычком в бок застывшего лейтенанта он дал понять, что последние слова предназначены конкретно ему.
– Снаряд бронебойный! – отрепетовал очнувшийся офицер, бросившись к телефону и повторив то же самое в трубку.
В рубке после слов Бородулина стояла полная, насколько это возможно, тишина, и неуместный голос лейтенанта резанул слух.
– Я не могу, Егор Алексеевич. – Голос Левченко был глух, как из коробки с ватой. – Мы и так оторвались от «Чапаева», и каждую минуту можно ждать атаки эсминцев справа. На контркурсе они нас отрежут от «Кронштадта» и навалятся втроем. Если (и когда) они дойдут до ста десяти, мы уменьшаем ход и ставим
