Шрифт:
Закладка:
Антонио спросил:
— Какие еще будут приказания?
— Никаких. Еще следите за работой кишечника и старайтесь вести непорочный образ жизни. Мы скоро вернемся. А теперь, благородные ублюдки, пошли.
— Моя бабка уверяла, что я не ублюдок, — сказал Питерс. — Говорила, что другого такого хорошенького, вполне законнорожденного ребеночка во всей округе не найти.
— Моя мамаша тоже клялась, что я не ублюдок, — сказал Вилли. — Куда нам садиться, Том?
— Когда ты спереди, шлюпка сядет на ровный киль. Но если хочешь, на нос перейду я.
— Садись на корму и правь, — сказал Вилли. — Вот теперь корабль у тебя что надо.
— Значит, мне козырь вышел, — сказал Томас Хадсон. — Делаю карьеру. Прошу на борт, мистер Питерс.
— Счастлив быть у вас на борту, адмирал, — сказал Питерс.
— Ни пуха вам, ни пера, — сказал Генри.
— Помирай поскорее! — крикнул ему Вилли. Мотор заработал, и они пошли к силуэту острова, который теперь казался ниже, потому что сами они были только чуть выше уровня моря.
— Я подойду к шхуне с борта, и мы поднимемся на нее, а окликать их не будем.
Они кивнули молча, каждый со своего места.
— Нацепите на себя свою амуницию. Пусть ее видно, плевал я на это, — сказал Томас Хадсон.
— Да ее и прятать тут некуда, — сказал Питерс. — Я нагрузился, как бабушкин мул.
— Вот и ладно. Мул хорошая животина.
— Том, обязан я помнить, что ты толковал про ихнего проводника?
— Помнить помни, но и мозгами шевели.
— Ну-с, так, — сказал Питерс. — Теперь нам все насквозь ясно.
— Давайте помолчим, — сказал Томас Хадсон. — На шхуну полезем все сразу, а если эта немчура внизу, ты им крикни по-ихнему, чтоб выходили и чтоб руки вверх. И хватит разговаривать, потому что голоса далеко разносятся, дальше, чем стук мотора.
— А если они не выйдут, тогда что делать?
— Тогда Вилли бросает гранату.
— А если они все на палубе?
— Откроем огонь, каждый по своему сектору. Я — по корме. Питерс — по средней части. Ты — по носовой.
— Так гранату мне бросать или нет?
— Конечно, бросай. Нам нужны раненые, которых еще можно спасти. Поэтому я и захватил санитарную сумку.
— А я думал, ты ее для нас взял.
— И для нас. Теперь помолчим. Вам все ясно?
— Яснее дерьма, — сказал Вилли.
— А затычки для задниц нам выдали? — спросил Питерс.
— Затычки сбросили с самолета сегодня утром. Ты разве не получил?
— Нет. Но моя бабка говорила, что у меня такое вялое пищеварение, какого на всем Юге ни у одного ребеночка не найдешь. Одна моя пеленка лежит в качестве экспоната в Смитсоновском институте.
— Перестань трепаться, — вполголоса сказал Вилли, откинувшись назад, чтобы Питерс его лучше расслышал. — И все это мы должны проделать при свете, Том?
— Сейчас, не откладывая.
— Ой, лихо мне, голубчику, будет, — сказал Вилли. — В какую компанию я попал — кругом одно ворье, одни ублюдки.
— Заткнись, Вилли. Посмотрим, как ты драться будешь.
Вилли кивнул и своим единственным зрячим глазом уставился на зеленый остров, который будто привстал на цыпочки на коричневато-красных корнях мангровых деревьев.
Прежде чем шлюпка обогнула мыс, он сказал еще только:
— На этих корнях попадаются хорошие устрицы.
Томас Хадсон молча кивнул.
XVI
Они увидели шхуну, когда обогнули мыс и вошли в пролив, отделяющий этот остров от другого — маленького. Шхуна стояла носом к берегу, с ее мачты свисали виноградные плети, палуба была устлана свежесрезанными мангровыми ветками.
Вилли снова откинулся назад и тихо проговорил Питерсу почти в самое ухо:
— Лодки на ней нет. Передай дальше.
Питерс повернулся своим веснушчатым, покрытым пятнами лицом к Томасу Хадсону и сказал:
— Лодки на ней нет, Том. Наверно, съехали на берег.
— Мы поднимемся на борт и потопим ее, — сказал Томас Хадсон. — План действий тот же. Передай дальше.
Питерс нагнулся и сказал это Вилли на ухо. Они подошли к шхуне со всей скоростью, какую только могли выжать из маленькой тарахтелки — мотора, и Томас Хадсон ловко, без малейшего толчка подвел шлюпку к борту. Вилли ухватил гак шкафута, откинул его назад, и они почти одновременно, все втроем, взобрались на палубу шхуны. Под ногами у них были мангровые ветки, издававшие безжизненно свежий запах, и Томас Хадсон увидел обвитую виноградными плетями мачту, и это опять было как во сне. Он увидел открытый люк, и открытый форлюк, и набросанные на них поверху ветки. На палубе никого не было.
Томас Хадсон взмахом руки послал Вилли на нос мимо первого люка, а на форлюк навел автомат. Он проверил спуск у предохранителя. Его босые ноги ощущали твердую округлость веток, скользкость листьев и теплоту деревянной палубы.
— Скажи им, чтобы выходили с поднятыми руками, — вполголоса бросил он Питерсу.
Питерс грубо, гортанно заговорил по-немецки. Ответа на его слова не последовало — все как было, так и осталось.
У бабушкина внучка́ недурная дикция, подумал Томас Хадсон и сказал:
— Повтори: пусть выходят. Даю им десять секунд. Обращение с ними будет, как с военнопленными. Потом сосчитай до десяти.
Питерс говорил так, словно вещал судьбу всей Германии. Голос у него звучит великолепно, подумал Томас Хадсон и, быстро повернув голову, посмотрел, не видно ли лодки. Но увидел он только темные корни и зеленую листву мангровых деревьев.
— Сосчитай до десяти и бросай гранату, — сказал он. — Вилли, следи за этим дерьмовым люком.
— Он, мать его, ветками прикрыт.
— Сунь туда гранату, только после Питерса. Протолкни ее внутрь, не бросай.
Питерс сосчитал до десяти. Высокий, свободный в движениях, как бейсболист на подаче, он взял автомат под мышку, выдернул зубами чеку, задержал гранату, уже окутанную дымом, в руке, точно поддавая ей жару, и швырнул ее из-под руки, как настоящий Карл Мейс, в темную дыру люка.
Глядя на него, Томас Хадсон подумал: ну и актер! И ведь ему кажется, что там никого нет.
Томас Хадсон бросился на палубу, держа открытый люк на прицеле. Граната, брошенная Питерсом, взорвалась с ослепительной вспышкой,
