будущем историки поймут, что упадок и разрушение «Кимерики» началось после мирового финансового кризиса, когда новый лидер решил, что Китаю уже незачем скрывать свои возможности и держаться в тени, как заповедал Дэн Сяопин. В 2016 году Средняя Америка голосовала за Трампа отчасти из-за асимметричных издержек на вовлечение в упомянутый проект и на его экономическое последствие – глобализацию. Мало того что экономически от «Кимерики» выиграл прежде всего Китай. Так еще и затраты в несоизмеримо большей степени легли на плечи обычных американских трудящихся, ведь в Поднебесную переместилось множество рабочих мест. И теперь те же американцы увидели, что избранные ими лидеры из Вашингтона стали повитухами при рождении новой стратегической сверхдержавы – претендента на мировое господство, экономически более сильного, чем Советский Союз, и потому еще более грозного.

Я утверждал, что эта новая холодная война и неизбежна, и желательна – не в последнюю очередь потому, что она вывела США из спокойного самодовольства и заставила всерьез озаботиться тем, чтобы не уступить Китаю лидерство в области искусственного интеллекта, квантовых вычислений и других стратегически важных технологий. Но все же многие, особенно в академических кругах, по-прежнему отвергают саму мысль о том, что стоит научиться не волноваться и полюбить Вторую холодную войну. На июльской конференции «Мировой порядок после COVID-19», устроенной Центром глобальных отношений имени Киссинджера при Университете Джона Хопкинса, почти все выступавшие говорили об опасностях новой холодной войны. Эрик Шмидт, бывший председатель совета директоров Google, ратовал за модель «соперничества-партнерства», или «соконкуренции», – примерно так, как это делали много лет Samsung и Apple. С ним согласился и Грэм Аллисон, вспомнив в качестве примера о «заклятых друзьях» XI века – империи Сун и государства Ляо на северной границе Китая. Аллисон уверял, что пандемия «совершенно ясно показала, что невозможно однозначно назвать Китай врагом или другом. Возможно, соперничество-партнерство может показаться чем-то сложным, но ведь и сама жизнь сложна». «Установление продуктивных и предсказуемых отношений между США и Китаем, – писал Джон Липски, бывший сотрудник МВФ, – это обязательно условие для укрепления учреждений глобального руководства». Последняя холодная война накрыла мир «тенью мирового холокоста на долгие десятилетия, – отмечал Джеймс Стейнберг, бывший заместитель госсекретаря США. – Но как создать контекст, способный ограничить соперничество и освободить пространство для сотрудничества?» Элизабет Экономи из Гуверовского института дала свой ответ: «США и Китай могли бы… вместе решать глобальную проблему» (речь шла об изменении климата). Том Райт из Брукингского института высказался в похожем ключе: «Если думать лишь о соперничестве сверхдержав и игнорировать необходимость сотрудничества – то так Соединенным Штатам не добиться устойчивого стратегического преимущества над Китаем»[1527].

Все эти разговоры о «кооперенции» могли бы показаться в высшей степени разумными, пусть и раздражающими с лингвистической точки зрения, если бы не одно но. Коммунистическая партия Китая – это не Samsung и уж тем более не государство Ляо. В наши дни – как и во времена Первой холодной войны (особенно после 1968 года), когда ученые, как правило, вели себя словно кроткие голуби, а не воинственные ястребы, – сторонники «соперничества-партнерства» упускают из виду, что китайцам, может быть, совсем не хочется быть нашими «заклятыми друзьями». Китайцы прекрасно понимают, что идет холодная война, – ведь именно они ее и начали. В 2019 году, впервые заговорив о Второй холодной войне на конференциях, я поразился тому, что мне не возразил ни один из китайских делегатов. В сентябре я спросил одного из них, главу крупной международной организации, почему он промолчал. «Потому что я с вами согласен!» – с улыбкой ответил он. Когда меня пригласили прочесть курс лекций в пекинском Университете Цинхуа, я видел своими глазами, какой идеологический поворот совершил Китай при Си Цзиньпине. Академики, изучающие запретные темы – скажем, «культурную революцию», – становятся фигурантами расследований, и это еще цветочки. Те, кто надеется возродить «взаимодействие» с Китаем, недооценивают Ван Хунина, влиятельнейшего советника Си Цзиньпина. С 2017 года Ван Хунин является членом Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, высшего органа власти в Китае. В августе 1988 года он полгода провел в США как приглашенный профессор, побывав в тридцати городах и почти двадцати университетах. Его отчет об этой поездке, опубликованный в 1991 году под названием «Америка против Америки», – это резкая и местами уничтожающая критика американской демократии, капитализма и культуры. В третьей главе много говорится о расовой сегрегации.

Для Бена Томпсона, автора Stratechery – новостного бюллетеня для широкой публики, – события 2019 и 2020 годов стали откровением. Прежде он преуменьшал политические и идеологические мотивы китайского правительства, но в 2019-м записался в ряды новобранцев холодной войны. Он стал утверждать, что Китай воспринимает роль технологий совершенно иначе, чем Запад, и совершенно явно намерен экспортировать свои антилиберальные воззрения в остальной мир[1528]. Когда в августе 2020 года Трамп предложил запретить TikTok, глуповатое приложение для музыкальных видео, которым владеют китайцы, Томпсон был склонен с ним согласиться. «Если Китай перейдет в наступление на либерализм не только в своих, но и в наших границах, – писал он в июле 2020 года, – то в интересах либерализма расправиться с переносчиком инфекции, сумевшим прижиться именно потому, что он блестяще разработан и дает людям то, чего они хотят»[1529]. Половина американских подростков предоставляет личные данные китайскому приложению – и вы считаете, что это не опасно? Тогда подумайте о том, как Коммунистическая партия использует искусственный интеллект для создания полицейского государства, по сравнению с которым Большой брат Оруэлла кажется совсем примитивным. (Мы еще увидим, что идеальная тюрьма, к которой стремится Си Цзиньпин, на самом деле больше похожа на антиутопию, которую в 1920-х годах изобразил в романе «Мы» Евгений Замятин.) По словам Росса Андерсена[1530], «в ближайшем будущем любого, кто придет в общественное место [в Китае], смогут мгновенно идентифицировать: искусственный интеллект сопоставит человека с кучей его личных данных, включая каждое текстовое сообщение и уникальную схему белкового строения тела. Со временем алгоритмы смогут связать воедино из широкого спектра источников разные виды данных – записи о поездках, информацию о друзьях и знакомых, читательских привычках, покупках, – чтобы предсказать политическое сопротивление до того, как оно произойдет»[1531]. Многие из заметных китайских стартапов в сфере изучения искусственного интеллекта выступают в роли «добровольных торговых партнеров» Коммунистической партии, что само по себе достаточно плохо. Но гораздо сильнее, как говорит Андерсен, тревожит то, что вся эта технология предназначена в том числе для экспорта и среди стран-покупателей – Боливия, Венесуэла, Замбия, Зимбабве, Кения, Маврикий, Малайзия, Монголия, Сербия, Уганда, Шри-Ланка, Эквадор и Эфиопия.

Ответив на американскую атаку на TikTok, китайцы