– Франко убил тот, кто знал об опасности и осознанно послал его в тоннели с заданием. Такова цена за молчание Прилса. Иначе почему, думаешь, он не заявил о том, что устроили лютены? Ему пообещали, что виновник будет наказан, и домограф свое слово сдержал.

Флори молча уставилась на Деса, пытаясь понять, откуда взялись его подозрения.

– Ты думаешь так, потому что враждуешь с ним?

– Нет. Я враждую с ним, потому что так думаю. – Он скрестил руки на груди, подчеркивая свою категоричность, сломить которую не удастся.

– Не лукавь, Дес. – Флори нахмурилась. – Мы оба знаем истинную причину, почему Рин так тебя раздражает. Не заставляй меня говорить обидные вещи.

Как бы она ни старалась смягчить свои слова, они все равно задели Деса. Он цокнул языком и неожиданно быстро уступил в споре:

– Я понял, извини.

Флори молча вернулась к своему делу. Достав из раковины графин, водрузила его на стол, а затем вытерла влажные руки о полотенце. Она медлила нарочно, пытаясь придумать что-нибудь, способное сгладить неприятный момент. Ей не хотелось, чтобы разговор заканчивался так.

– Спасибо, что беспокоишься обо мне, – сказала она.

Дес улыбнулся, хотя глаза его по-прежнему оставались грустными из-за их миндалевидной, с опущенными уголками формы.

Флори подхватила графин и поспешила в сад. У нее оставался последний вечер в Голодном доме, и она хотела провести его в кругу друзей.

Осколки полуденного солнца тонули в беспокойных водах Почтового канала. К затонувшему дому курсировали прогулочные суда – местные дельцы быстро придумали, как заработать на любопытстве горожан, и организовали экскурсии к новой достопримечательности. Проворные лодки Плавучей почты одна за другой отходили от причала – за праздничные дни у них накопилось много работы, с которой едва справлялась небольшая городская флотилия. В этой суете дрейфующий паром выглядел неповоротливой и ленивой махиной.

Флори стояла на пирсе, вцепившись в перила, и наблюдала за тем, как грузовой отсек судна начиняли багажом, пока пассажиры медленно взбирались на палубу. Паром никуда не спешил, но Флори чувствовала, как стремительно утекают минуты, приближаясь к тому моменту, когда и ей самой придется взойти на борт. Она намеренно задержалась здесь, чтобы побыть одной и справиться с эмоциями. Дарт, Дес и Офелия отправились проверять багаж, чтобы грузчики ничего не перепутали. Рин, обещавший проводить их, до сих пор не явился – опоздал (что на него не похоже) или не смог оторваться от важных дел (что могло сойти за правду). Она не сердилась на домографа; это было все равно что обижаться на воду из-за того, что она мокрая.

Щурясь от солнца, Флори пыталась разглядеть вдалеке крышу Озерного дома, словно и с ним хотела попрощаться. Прогулочные суда самых разных калибров со всех сторон облепили крышу, торчащую на поверхности.

Флори не сразу заметила, что к ней присоединился молчаливый созерцатель. Она почувствовала, как пространство вокруг изменилось, и отмахнулась от навязчивой идеи, давно привыкнув, что всюду ей мерещится Дарт. Вскоре иллюзия обрела голос и спросила:

– Как думаешь, куда переправят Озерный дом?

Флори обернулась. Рядом с ней стоял настоящий Дарт – правда, какой-то сконфуженный и зажатый, что для его нынешнего облика самоуверенного детектива было в диковинку.

– Безлюдь привык жить в воде, – ответила она. – Думаю, на болотах Зыбня ему понравится.

– Рассуждаешь как настоящий домограф. – Он одобрительно кивнул.

– Потому что настоящий домограф поделился со мной планами, – призналась Флори и усмехнулась. Дарт бессознательным жестом провел по волосам, словно пытался себя успокоить. Ей пришлось спасать разговор небрежным вопросом, куда подевались Дес и Офелия.

– Отправил их за лимонадом. Не возражаешь?

Флори покачала головой, сама не зная, что скрывалось за этим вопросом: предложение выпить лимонада или побыть наедине.

– Буду рад получать от вас новости, – сказал он нерешительно, а потом добавил: – Мой безлюдь не любит письма, но ты можешь отправлять их в таверну или домографную контору…

Сердце Флори заколотилось, будто погремушка, и ей показалось, что стук слышат все вокруг. Она пообещала написать, как только обоснуется в доме и сможет указать адрес для ответа, а затем достала из кармана круглый сверток – подарок, который она не решилась вручить Дарту вчера. Он растерянно взглянул вначале на презент, затем на Флори. Его брови смешно изогнулись.

– Я идиот, – выпалил он. – Мне так стыдно. Я хотел сделать тебе подарок, но…

– …лютены к этому не привыкли, – понимающе кивнула Флори и поторопила его, чтобы развернул упаковку.

Под тонким пергаментом скрывались карманные часы на цепочке. Дарт завис, разглядывая гравировку на крышке, имитирующую часовой механизм.

– Открой же!

Он нажал на кнопку. Крышка часов мягко откинулась, выпуская из недр мелодию. Приложив часы к уху, Дарт внимательно послушал ее, а потом подытожил:

– Похоже на детскую колыбельную.

Судя по его искренней растерянности, он не узнал мотив, хотя Десмонд действительно постарался в точности перенести мелодию на перфоленту.

Флори напела пару строк. Дарт продолжал непонимающе глядеть на нее и глупо улыбаться.

– Колыбельная из приютской шкатулки успокаивает твою тринадцатую личность. Я подумала, это поможет тебе контролировать превращения.

Дарт посмотрел на нее долгим, тягучим взором, и Флори поняла: происхождение тринадцатой личности никогда не было для него загадкой – скорее, пугающей правдой, запрятанной как можно глубже.

– Я бы предпочел забыть, кем был в приюте: когда не мог дать отпор, позволял издеваться надо мной и дразнил Эла в ответ. Я был отвратительным, в лучших традициях того места. – Дарт шумно выдохнул, как будто устал говорить. После короткой паузы он добавил: – Безлюдь дал мне шанс исправиться, а ты нашла тот самый ключ. Спасибо!

Он резко подался вперед и обнял Флори. Она прижалась щекой к его плечу, вдыхая свежесть моря и остроту перца. Хотелось запомнить его запах, закупорить в пузырьке и увезти с собой. Дарт поцеловал ее в висок – мимолетно, как будто бы случайно, и тихо проговорил:

– Я не знаю, как тебе это удалось, но ты очаровала изобретателя и даже того идиота, что прозвал тебя Ботаникой… Ты понравилась художнику, детективу, жонглеру, безделушнику… Всем. Хочу, чтобы ты знала: каждый день, кем бы я ни был, мое сердце принадлежит тебе, Флори.

Она хотела ответить, но не могла выразить словами то, что болезненно трепетало внутри. Она словно стала калейдоскопом с осколками стекла: и эти острые чувства, сменяя друг друга, образовывали хрупкие, ускользающие узоры, которым не суждено повториться.

Одно неловкое движение – и все перевернулось, распалось, а затем стало другим. Флори ощутила на себе чей-то пытливый взгляд и отстранилась. Руки Дарта бессильно опустились, словно не могли существовать,