гораздо меньше. Помню, как год тому назад принесла без всякого труда с Кам… шесть досок на плече. Носила два ведра воды с соседнего двора на четвертый этаж и не останавливалась, а теперь несу со своего двора и останавливаюсь три раза. Это уже восстанавливаются мои прежние свойства! Не знаю, как буду работать на огороде! А с каким удовольствием работала в прошлом году!.. А нервы у всех стали сдавать. Теперь уже все почти открыто признаются в том, что боятся обстрелов. Я их боюсь до физического ужаса – дрожат руки, дрожит мелкой дрожью все внутри. 1 мая меня и многих других вывело совсем из равновесия. Обстрел в нашем районе начался с 9 утра, небольшими группами с большими интервалами по 30-40 минут, и я не могла решиться выйти на улицу. Даже за обедом не пошла, а приготовила дома из первомайской выдачи. А выдача была богаче, чем когда-нибудь. Мука и дрожжи! Это радовало больше всего другого, и несколько дней ленинградки пекли оладьи и даже некоторые – пироги. А у меня еще последствия дистрофии – постараться отложить, скопить, чего раньше за мной никогда не бывало…

Человек в блокаде. Новые свидетельства / отв. ред. В. М. Ковальчук. СПб., 2008. С. 205–206.

Из «Автобиографических записок» (Дневника) А. П. Остроумовой-Лебедевой

7 мая 1943 года

…Сегодня я уже работаю в своей мастерской. Зимнее заточение окончилось. Мой стол, диван переехали на свои обычные места. Стало не так душно в спальне. В мастерской я могу больше и свободнее двигаться. Это хорошо…

Вчера ездила в банк. Наблюдала по дороге за народом. Восхищалась, гордилась и удивлялась внутренней и внешней дисциплине ленинградцев…

Когда мы, возвращаясь, ехали по Литейному мосту и были почти на середине Невы, мы вдруг услышали, как на наш трамвай внезапно посыпался свинцовый дождь, точно горох трещал по крыше и по стенкам. Не то шрапнель, не то зенитные осколки падали на нас. За шумом трамвая мы не слышали летящих самолетов. В трамвае было человек десять, не больше. Все как-то съежились и скорчились, но никто не сказал ни слова, не издал ни звука. Все держали себя стойко и выдержанно, хотя, я думаю, на душе у всех было неприятно и жутко.

Мало смеющихся лиц. Только дети, бегущие по улицам, беззаботно хохочут, перегоняя друг друга.

Две ночи подряд были воздушные тревоги. Силою воли я заставляю себя оставаться в кровати.

Слышала, как над нами крутился вражеский бомбардировщик. Иногда он переставал шуметь, выключая свой мотор. Но по зениткам, хлопающим по нему, можно было судить приблизительно, где он.

Вчера тревога продолжалась с семи часов утра и до трех часов дня. Все магазины и все булочные были закрыты, хлеба нельзя было купить до трех часов дня. Ходить по улицам тоже не позволялось. Кроме того, все должны носить с собой противогазы, которые довольно тяжелы. И сейчас тревога. У меня в квартире нет воды. Я в верхнем этаже, надо мной чердак и пробитая осколками крыша. И в обоих этажах я одна. Соседей рядом со мной и подо мной – нет. Они давно улетели. И если зажигательная бомба пробьет нашу крышу и потолок и вызовет пожар, то я не смогу потушить его. Нечем! Голыми руками не потушишь!

Враг, видимо, стремится измотать наших летчиков, зенитчиков и артиллеристов, так как обстреливает днем и ночью, без передышки. Гражданское население очень утомлено.

Да вот сейчас – день. В небе – буря. Моторы наших самолетов и шипение немецких перемешиваются между собой. В небе пулеметная и пушечная стрельба. Идет бой между нашими и немецкими самолетами, так как зенитки не стреляют. И одновременно идет обстрел.

Несмотря на смерть, которая стережет человека со всех сторон, люди не обращают внимания на окружающий кошмар. В окно я вижу, как напротив, за решеткой, около здания кафедры анатомии Военно-медицинской академии четыре раненых пилят дрова, бегают санитарки, проходят больные, врачи… А бомбы где-то падают одна за другой.

Я тоже, беря пример с окружающих, сижу за столом и работаю. Окно настежь открыто. Небо синее, весеннее. Ярко-зеленая трава. Деревья покрыты молодыми листьями. А мы в таком аду!

Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки (Дневник): в 3 т. Т.З.М., 1974. С. 314–317.

Из дневника востоковеда А. Н. Болдырева

1943 г.

8-е мая.

Вчера вечером умер мой старичок, уполномоченный Института Востоковедения, Д. В. Семенов. Ему было 53 года. После работы он отправился в Ботсад, где выделяли огородные участки. На обратном пути, перейдя мостик у высокого белого дома против Петропавловской больницы (№ 8?), ему стало худо, он присел на ступеньки. Скоро его должны были перетащить в больницу, где он и скончался, не приходя в сознание. «Моя мечта, говорил он мне дня 3-4 перед тем, дождаться Сережи и пожить вместе». И еще он мне несколько раз говорил: «Претерпевый той спасен будет». Вскрывать будет в понедельник проф. Гаршин, тот самый. Жена покойного пыталась узнать у меня – присуждают ли степень доктора посмертно. Покойный приготовил и отправил все нужное, испрашивая за напечатанную свою книгу «Синтаксис современного арабского языка». Хрыч немедленно сделал меня и. о. уполномоченного и первый сегодняшний день моей новой должности прошел в приготовлении похорон. Это несравненно легче сейчас, чем год тому назад!

Все последние дни обстрелы, дожди, ясности и тревоги чередовались с равномерной последовательностью. А радио оповещало о внезапном взятии Туниса и Бизерты, которое происходило, видимо, как раз в те часы, когда на Петропавловской улице на пороге высокого белого дома умирал дистрофический старичок – русский арабист Д. В. Семенов, в последнее время пытавшийся извлекать дополнительную подпитку из чтения шефских лекций на тему «Экономический и географический обзор театра военных действий в Северной Африке».

11-е мая.

Сегодня похоронили старичка бедного моего. Весь день лил дождь. С гроба ручьями стекала желтая краска. Машина везла двоих упокоившихся во веки – экономия бензина. 100 гр. табаку легко убедили зав. Серафимовским кладбищем в возможности предоставить место на старом участке у церкви. Она – действующая, вся чистая, светлая, горят лампады.

Мама родная, Вы ждали больше года этого отпевания. Оно пришло – простое, хорошее, с торжественным пасхальным напевом, Вы меня привели, значит, все-таки послушать его в этом году! Священник сыпал на гроб горсть песку для каждого из новопреставленных и Ваш песочек, родная, так на крышке чужого гроба и опустился в чужую могилку и получилось, что я как бы все-таки похоронил Вас, родная, но в одну могилку с новопреставленным Даниилом, которого в жизни Вы не знали никогда и не видели. Кругом кладбища циклопические грядки, высокие и зеленые, уходящие далеко, далеко. Это братские траншеи первой осадной зимы. В одной из