бы за одним газодиффузионным заводом в Оук-Ридже, потребовалось бы 300 инспекторов. А что инспекционный режим мог поделать со странами, объявившими, что они исследуют лишь мирное применение ядерной энергии? Оппенгеймер объяснил, что инспекторам было бы крайне трудно обнаружить переброску обогащенного урана или плутония с гражданских ядерных электростанций на военные объекты. Мирное использование атомной энергии было неразрывно связано с технической возможностью производства атомной бомбы.

Обрисовав проблему, Оппенгеймер в очередной раз указал, что выход из положения дает международное братство современных ученых. Он предложил учредить международную организацию, полностью контролирующую все аспекты атомной энергии и распределяющую выгоды от нее в качестве поощрения между отдельными странами. Такая организация контролировала бы разработку технологии исключительно в мирных целях. Оппенгеймер считал, что в перспективе «без всемирного правительства не может быть постоянного мира, а без мира неизбежно начнется ядерная война». Вопрос о всемирном правительстве пока явно не стоял, поэтому Оппенгеймер предлагал всем странам пойти в области атомной энергии на «частичный отказ» от суверенитета. Согласно его плану, Агентство по ядерным разработкам получило бы суверенные права владения всеми урановыми рудниками, атомными электростанциями и лабораториями. Производить атомные бомбы не должна ни одна страна, в то же время ученым повсеместно разрешалось бы использовать атом для мирных целей. В начале апреля он объяснил свой замысел в следующих словах: «То, что здесь предлагается, есть частичный отказ — достаточный, но не более того — для создания Агентства по ядерным разработкам, исполнения им функций разработки, использования и контроля, защиты мира от применения атомного оружия и направления ядерной энергии на пользу всего мира».

Полная прозрачность должна была воспрепятствовать накоплению любой страной мощного индустриального, технического и материального потенциала, необходимого для тайного создания атомного оружия. Оппенгеймер понимал, что изобретение ядерного оружия уже не отменить, оно перестало быть тайной. Но еще можно было создать прозрачную систему, при которой в случае появления такого оружия у преступного режима цивилизованный мир мог хотя бы получить заблаговременное предупреждение. В одном вопросе политический интерес Оппенгеймера возобладал над суждением ученого. Он предложил безвозвратно «денатурировать» или загрязнять расщепляющиеся материалы, чтобы сделать производство бомбы невозможным. Однако вскоре выяснилось, что процесс денатурации урана и плутония вполне обратим. «Оппенгеймер дал маху, — говорил Раби, — предположив, что уран можно испортить или денатурировать, брякнул совершенную глупость. <…> Это был такой прокол, что я даже не стал его укорять».

Ощущение назревшей необходимости, разделяемое практически всеми членами совета, выразилось в поддержке плана такими лицами, как бизнесмен Чарльз Томас из «Монсанто» и юрист-республиканец Джон Дж. Макклой с Уолл-стрит. Герберт Маркс позднее заметил: «Лишь такая страшная вещь, как бомба, могла подвинуть Томаса на поддержку передачи рудников под международное управление. Не забывайте: он вице-президент фирмы стоимостью сто двадцать миллионов долларов».

Вскоре доклад Оппенгеймера, получивший название доклада Ачесона — Лилиенталя, был передан в Белый дом. Оппенгеймер был доволен — теперь-то уж президент точно поймет насущную необходимость контроля над атомом.

Его оптимизм не оправдался. Хотя госсекретарь Бирнс для виду сказал, что «приятно удивлен», на самом деле размах рекомендаций его шокировал. Днем позже Бирнс убедил Трумэна назначить своего (то есть Бирнса) давнишнего делового партнера, финансиста с Уолл-стрит Бернарда Баруха, чтобы тот «перевел» предложения администрации на язык, понятный Организации Объединенных Наций. Ачесон пришел в ужас. Лилиенталь написал в дневнике: «Прочитав вчера вечером новости, я почувствовал тошноту. <…> Нам нужен молодой, энергичный, не тщеславный человек, чтобы русские не подумали, будто мы пытаемся выкопать им яму, на самом деле плюя на международное сотрудничество. Барух лишен всех этих качеств». Когда Оппенгеймер узнал о назначении, он сказал другу по Лос-Аламосу Уильяму Хигинботэму, ставшему председателем недавно созданной Федерации ученых-ядерщиков: «Мы проиграли».

Барух немедленно повел кулуарные разговоры о «больших возражениях» против рекомендаций доклада Ачесона — Лилиенталя. Он обратился за советом к двум консервативным банкирам, Фердинанду Эберштадту и Джону Хэнкоку (старшему партнеру «Леман бразерс»), а также близкому другу, горному инженеру Фреду Сирлсу-младшему. И Барух, и госсекретарь Бирнс являлись членами правления и инвесторами «Ньюмонт майнинг корпорейшн», крупной компании с большим долевым участием в урановых рудниках. Сирлс был генеральным директором «Ньюмонта». Естественно, перспектива передачи рудников из частного владения «Ньюмонта» международному Агентству по ядерным разработкам не на шутку их всполошила. Ни один из них не воспринимал интернационализацию нарождающейся ядерной промышленности всерьез. А что касалось американской бомбы, Барух считал ее «оружием победы».

Репутация Оппенгеймера была так высока, что Барух, готовясь выпустить кишки докладу Ачесона — Лилиенталя, попытался привлечь Роберта в свои научные советники. Они встретились в Нью-Йорке для обсуждения возможного сотрудничества в начале апреля 1946 года. С точки зрения Оппи, встреча закончилась полным провалом. Под нажимом он был вынужден признать, что его план был несовместим с существующей в СССР системой государственного управления. Тем не менее он настаивал, что Америка «должна выдвинуть честное предложение и таким образом выяснить наличие у Советов воли к сотрудничеству». Барух с советниками возражал, требуя внести в рекомендации несколько коренных изменений: ООН должна позволить США содержать арсенал ядерных вооружений как средство сдерживания, будущее Агентство по ядерным разработкам не должно управлять урановыми рудниками и, наконец, агентство не должно иметь права накладывать вето на дальнейшее развитие ядерной энергии. Обмен мнениями привел Оппенгеймера к выводу, что Баруху поручили подготовить «американский народ к отказу со стороны России».

После беседы Барух проводил Оппенгеймера до лифта и попытался его успокоить: «Пусть мои соратники вас не тревожат. Хэнкок довольно “правый”, но я [Барух подмигнул] за ним присмотрю. Сирлс чертовски умен, хотя и видит красных под каждой кроватью».

Что и говорить, встреча с Барухом не обнадежила Оппи. Роберт ушел с нее убежденным, что Барух — старый дурак, а своему другу Раби сказал, что «презирает» его. Вскоре Оппенгеймер передал Баруху, что отказывается работать у него научным советником. Раби посчитал это решение ошибкой: «Он сделал то, что нелегко простить, — отказался работать в команде. И вместо него взяли бедного старого Ричарда Толмена». Толмен, больной и слабый, не имел душевных сил противостоять человеку калибра Баруха. А об Оппенгеймере Барух сказал Лилиенталю: «Жаль, что не получилось с этим молодым человеком. Он подавал такие большие надежды. Однако сотрудничать не захотел. Он еще пожалеет о своем отношении».

Барух оказался прав: Оппенгеймер засомневался. Всего через несколько часов после отказа он позвонил Джиму Конанту и признался, что совершил глупость. Может быть, Конант передаст, что Оппи передумал? Конант сказал, что момент упущен и Барух Оппенгеймеру больше не верит.

Оппенгеймер, Ачесон и Лилиенталь еще несколько недель изо всех