– Ах, Хава! Как бы я хотел никогда не кончать многих из тех университетов, через которые сейчас прохожу. Я живу такой дивной жизнью. Я так очарован теми, кто сейчас рядом со мной. С одной стороны, я живу надеждой снова встретить Флорентийца; а с другой – готов плакать при мысли, что придет пора, и мне надо будет расстаться со всеми теми, кто теперь с таким милосердием переносит мое присутствие. И никто из них ни разу не показал мне, что утомлен или раздражен, хотя я ежесекундно сознаю, как высоко превосходят они меня.

– Все, Левушка, проходят свой путь, начиная с самых низших ступеней. Человек сам несет в себе все те осложнения, которые потом непременно его донимают. А каждый тем не менее думает, что беды приходят к нему извне, – тихо сказала Хава. – Вам горько, что когда-то и с кем-то придется расставаться. Но ведь каждый из нас родится и так же неизбежно умрет. И драма людей в том, что они никак не могут приготовить себя к разлуке с любимыми. Если бы мать понимала, что дети ее – это только отданные ей на хранение, на временное хранение, сокровища – она бы, видя в них божий дар, который ей должно вернуть усовершенствованным, отшлифованным, не себя бы искала в детях, а видела в них ту силу высшей, единой любви, которая творит во всей вселенной. И, единясь с ним в этой любви, она поняла бы, что жизнь не только не кончается со смертью, но что уходящее ее дитя больше не нуждается в земной форме и уходит в иную, более совершенную жизнь.

Так же и вы. Если вы поставили себе задачу помочь брату и эта конечная цель сияет перед вами, – не все ли равно, в каких формах и на какой земле будет идти ваша жизнь до тех пор, пока вы приобретете полное самообладание и пока не расширится ваше сознание настолько, чтобы вы могли понимать без слов ход мыслей людей, успокаивать их порывы и одухотворять их творческие силы. Только достигнув этого состояния, вы можете встать на одну ступень с братом и стать ему действительно помощью.

– Я многое понял сейчас, что прежде мне казалось бредом моей души, Хава. Но есть еще много такого, чего я не понимаю и очень боюсь спрашивать.

– Лучше всего, Левушка, не спрашивайте ни о чем. Люди, окружающие вас, так высоки, что все, что вам необходимо знать, они скажут сами. И не подвергнут вас ни одному испытанию, которого вы не в силах перенести.

– Не знаю, Хава, может, оно и так. Но… Генри, бедный Генри не смог выдержать.

– Нет, не Генри в этом виновен. Генри выпросил, вымолил у Ананды, чтобы он взял его сюда. А сэр Уоми предупреждал, что надо в этой просьбе отказать. Ананда не поверил мудрости сэра Уоми, а уступил мольбе и клятвам мальчика по своей божественной доброте – и теперь принял на себя удар и должен отвечать за измену Генри.

– О Хава, благодарю вас тысячу раз за все, что вы мне сказали. Я никогда не буду просить моих друзей ни о чем. Да, впрочем, если бы вы только знали, как я невежествен. Неудивительно, что я сознаю свое место и не стремлюсь куда-то вылезать.

– Чем выше и скромнее человек, тем он лучше понимает величие другого и тем скорее может вступить на свой путь. Но вот идут наши друзья, – вставая навстречу сэру Уоми и И., сказала Хава.

Я был поражен, каким усталым выглядел И.

– О Лоллион, я готов год караулить ваш сон, только пойдемте скорее домой, – бросился я к своему другу, совсем расстроенный. И., всегда свежий, юный, сейчас выглядел так, точно прожил за одну ночь двадцать лет.

– Не тревожься, Левушка. Сейчас нам Хава даст кофе, и я снова буду свеж и силен. Я просто долго сидел в одном положении, меняя компрессы, и несколько устал.

Высказав ему огорчение по поводу того, что я не смог разделить его труд, я усадил его на свое удобное место, подал ему кофе и все шептал:

– Ведь вы умеете спать сидя, с открытыми глазами. Я вас прикрою; никто не увидит; ну хоть часочек поспите. Я с места не сдвинусь.

И. засмеялся так заразительно, что сэр Уоми поинтересовался, не хочет ли тот отнять у него привилегию колокольного смеха, и тут же пересказал ему наш разговор.

В это время вошел Ананда, ведя с собой Анну. Когда она выпросталась из своего неизменного плаща, я снова восхитился поразительной ее красотой.

Каждый раз, когда я видел ее, она казалась мне все прекраснее. Вся в белом, какая-то трепетная, обновленная, точно очищенная – даже дух занимало от этой красоты, от этих бездонных глаз, от этой гармонии всех форм и линий.

«Поистине она арфа Бога», – подумал я, вспомнив ее игру. Но мысли мои были прерваны поступком Анны, таким странным, таким несовместимым с ее царственной красотой.

Анна опустилась на колени перед сэром Уоми, прильнула к его рукам и зарыдала горько, что-то говоря ему среди рыданий и опускаясь все ниже к его стопам.

Сердце мое разрывалось. Я так был поражен, что не мог двинуться с места.

Я ожидал радости, счастливого смеха, ждал, что и она будет спокойна и счастлива вблизи этого полного любви человека, который всех делал счастливыми вокруг себя.

– Встань, Анна, – услышал я голос сэра Уоми. – Теперь уже нет выбора. Надо идти до конца. Я предупреждал тебя еще раз, год назад. Я дал тебе вполне определенную задачу. Ты медлила, тянула, – о чем же теперь плакать? Что ты заставила всех все бросить и приехать спасать твою заблудшую во тьме семью? А ведь могла, без напряжения, все сделать давно сама, если бы послушалась и исполнила то, что говорили мы тебе с Анандой.

Голос сэра Уоми звучал необычно Я услышал в нем твердость стали, всегда звеневшую в голосе Ананды. Я невольно посмотрел на Ананду. Он стоял рядом с И., и оба они меня ошеломили. Их лица были тихи, светлы, ласковы, а на лице сэра Уоми, бледном, твердом, точно мрамор, глаза сверкали лучами, как огромные аметисты.

Только что я думал, что прекраснее Анны никого и быть не может. И тут увидел красоту, которая Земле уже не принадлежала. Это был сошедший с другой планеты Бог, а не тот сэр Уоми, с которым я работал утром.

– Иди без слез и раскаяния. Ими ты только размягчаешь цемент того моста любви, который протянули тебе из своих сердец Ананда и