Шрифт:
Закладка:
В лапах заяц сжимал солидную папку из темной тисненой кожи, на которой красовался золотой вензель N. Заяц вынул из-под медвежьей шапки роскошную ручку «Паркер» с золотым пером (такими обычно пользуются министры и директора банков) и, открыв папку, наполненную важными документами, подал ее девочке на подпись.
– Спасибо, Петушков, – с достоинством произнесла девочка.
– Всегда к вашим услугам, Императрица, – ответил Заяц по фамилии Петушков, шевеля серебряными усами и глядя в лицо девочки с той военной и вылупленной преданностью, какая украшает взоры старых гренадеров. – Сами изволите видеть: Петушков тут, Петушков там. Мы от службы не бегаем, мы на службе бегаем, Ваше Великолепие!
Девочка спокойно подписала несколько документов и вернула папку Зайцу. И тут произошло удивительное: изо рта Зайца вдруг высунулся длинный тонкий язык, изогнутый спиралью-завитком, как у хамелеона, и этот язык с молниеносной скоростью облизал девочкино лицо и снова вновь исчез под серебристыми усами животного.
Во сне я без труда догадался, почему появился язык хамелеона: потому что слова «хамелеон» и «Наполеон» звучат сходно.
– Вы свободны, Петушков! – сказала Императрица.
– Да здравствует Петушков! Петушков! Петушков! – кричали окрест придворные, маршалы в черных с золотом мундирах и дамы в полуобнаженных платьях.
– Купите петушков! Петушков! Петушков! – разбудил меня звонкий крик маленького татарчонка, который дергал меня за рукав.
Я привстал с белых камней пляжа, что составили ложе моего неожиданного сна. Татарчонок протягивал мне связку полупрозрачных леденцовых петушков на палочках – зеленых, красных, янтарно-желтых, медно-коричневых.
Я обернулся к Бо-Пип, спросить, не желает ли Ее Великолепие леденцовых петушков. Но Бо-Пип рядом не было.
– Нет, не куплю, – сказал я.
– Нет, купишь, – возразил татарчонок, обнажая белые зубы на столь смуглом лице, что оно казалось зеленым. – Купишь, иначе я всем расскажу, кого ты нашел на той платформе.
И татарчонок УКАЗАЛ грязным детским пальцем в море, где в отдалении виднелась покосившаяся платформа.
– Что?! – в изумлении переспросил я.
– Хуй в пальто! – подмигнул татарчонок. – Бери петухов, и я – могила.
Неохотно я приобрел пучок петушков.
– Ну, все, теперь я свой язычок завяжу в узелок! – обещал юркий татарчонок. С этими словами он высунул длинный язык, молниеносно изогнул его в спираль, и затем эта спираль сама собой завязалась в узелок.
Конечно же, все эти трансформации мальчишечьего языка мне просто почудились – слишком уж в растревоженном состоянии пребывало мое воображение, за которым замечали чрезмерную пылкость даже в более заурядных обстоятельствах, чем нынешние. На самом деле татарчонок просто показал кончик языка, сверкнул глазами и удалился вдоль линии прибоя, ловко прыгая с камня на камень. А ко мне уже ковыляла со стороны прибрежных зарослей новая (впрочем, не такая уж и новая) фигура.
Глава пятьдесят четвертая
Бирюзовый американец
В тот миг я вряд ли поверил бы человеку или кукушке, которые вздумали бы крикнуть или прокуковать мне, что не пройдет и пяти минут, как я получу неожиданный подарок. Из разряда таких подношений, которые, с одной стороны, укладываются в определение «редкостный сувенир», с другой же стороны, о таком подарке хочется воскликнуть словами Алисы: «Хорошо, что на день рождения таких не дарят». Подарок этот мне преподнесла судьба, принявшая форму Подъяченко. Кто бы мог подумать, что Судьба явится в образе усатого человечка в тельняшке, с тощими расхлябанными плечами и крупной терракотовой головой? Подъяченко явился из-за рощи сухощавых деревьев, словно старый и вертлявый король Лир, выходящий из театральных кулис на сцену с заплаканным лицом. Бомж-венценосец, утративший свое королевство, но продолжающий задумчиво вертеть в пальцах какую-то вещицу. Задумчиво он приблизился, а вещица в его смуглых и быстрых цыганских пальцах оказалась фигуркой из бирюзы – ростом не выше оловянного солдатика времен Священного Сияния Снежных Республик. Не сказав мне ни сыновнего, ни отцовского, ни матерного слова, Подъяченко сунул мне в руку бирюзовую фигурку и при этом мистически подмигнул.
– Что это? – спросил я и всмотрелся в свою ладонь.
На пересечении линии жизни, ума и сердца лежал бирюзовый микроистукан, однако весьма тонко вырезанный, – нечто вроде нэцке, видимо, японской или китайской работы.
– Не что, а кто! – молвил Подъяченко тоном человека, много повидавшего в суровой и головокружительной жизни. – Присмотрись, сынок, глядишь, и признаешь, кто это.
Я присмотрелся и с изумлением понял, что это микроскульптурный портрет погибшего Йорка. Мгновенно узнаваемый, виртуозно выполненный. Сине-зеленое личико американца лоснилось, он казался еще более мертвым, чем его собственный мокрый труп, лежащий на бетонной платформе.
– Йорк! – невольно я произнес имя мертвеца. – Вы резали?
– Резал я, а стрелял не я, – сказал Подъяченко, прищурясь. – Все режут, стреляют – такое времечко пошло. Проистекло оно, это времечко наше, из киноэкрана – так из магического зерцала проистекают в обратном движении множественные отражения, решившие отомстить отразившимся телам. Давным-давно истлевшее прошлое стало бесплотным и нетленным, а яд его превратился в луч. Эти призраки, выползшие из луча, живут среди нас, они свернулись рулончиками в наших рукавах. А про мозги наши и сердца – промолчу. Тут Кант и Кафка отдыхают всецело. У меня жизнь была – полная чаша. Семнадцать жен, двадцать восемь детей. Все жили как жемчужины в шкатулочке. А потом явился этот Йорк и убил всех. Ну, что ты будешь делать?! Оставил меня в этом королевском мире одного, как перст. Но вот и на Йорка управа нашлась. Нет больше Йорка. Зато есть ты – новый Йорк. Позвольте отвесить вам земной поклон, господин Нью-Йорк!
Подъяченко молниеносно упал на колени, ткнулся терракотовым лбом в мелкие камни, затем столь же упруго вскочил и с каменным лицом удалился, словно дервиш, удачно провернувший фокус с черной змеей и золотым кольцом.
Немного привыкнув к здешним нравам, я, драгоценный читатель, могу похвастаться тем, что на этот раз остался почти спокоен и только слегка ошеломлен. Моя бровь не дрогнула. Никогда не предполагал, что стану принимать такие удивительные нефритовые дары на пляжах.
– Благодарю за ценный подарок! – торжественно произнес я в пустоту, где нежно лепетало море.
Я, кажется, расхохотался. Вроде бы я напугал этим хохотом даже диких и беспардонных чаек, в панике парящих над моей головой.
Глава пятьдесят пятая
Эйфорический детектив
Как-то раз мы с Бо-Пип, воздав должное всевозможным наслаждениям, решили отправиться в горы. Мы долго карабкались по осыпающимся тропинкам, цепляясь за корявые и колючие ветви, пока не достигли одного древнего места, которое, полагаю, заинтересовало бы археологов. Здесь сохранились, почти полностью поглощенные ландшафтом, остатки реликтовых сооружений. Мы, не будучи археологами, ничего не знали об этих замшелых камнях, кроме того, что некая загадочная сила исходила от них. Мы эту силу отчасти ощущали, отчасти домысливали, – пытаясь найти вкусовой эквивалент для ее описания, мы пришли к выводу, что она напоминает мёд, смешанный с коньяком. Не помню, отведывал ли я когда-либо такую смесь, но вообразить себе вкус этого тяжеловесного коктейля не так уж трудно. Должно быть, фантазия наша истощилась в результате утомления, вызванного восхождением, и мы не смогли придумать ничего более сложного и более убедительного – мы просто изможденно упали на древние камни и лежали, как два креста, широко раскинув руки и зажмурившись. И тут вдруг Бо-Пип повела такую речь:
– Сдается мне, драгоценный Кай, что ты блуждаешь по нашим краям с растопыренными ушами. Все надеешься, пусть даже и в случайном разговоре, услышать нечто чрезвычайно важное. Все ждешь, что кто-нибудь подбросит тебе ключик или отмычку к шкатулке с местными секретиками. Я про тайны наших мест, разумеется. Ну или ключик к шкатулке с твоими собственными секретиками, почему бы и нет? Ты ведь сам
