Однако в странах Антанты отклика и на австрийские предложения не последовало. Не в последнюю очередь из-за позиции Италии, намеревавшейся территориально поживиться за счет Австро-Венгрии. «Ни Лондон, ни Париж не были готовы к тому, чтобы полностью пренебречь интересами своего итальянского союзника, хотя и давали Вене определенные авансы за счет Италии. Одновременно с зондажем позиции Австро-Венгрии разрабатывались проекты поддержания собственного влияния в регионе с опорой на малые государства, создание и укрепление части из которых связывалось с распадом полиэтничной империи»[1106].

Дышавшая на ладан Османская империя после Февральской революции тоже получила передышку. Турецкое командование, как и германское, просто остановило военные действия. «С внешней стороны все было спокойно, отмечал капитан Левицкий. — Турки, кроме разведок, никаких действий не предпринимали, хотя о нашем разложении они отлично были осведомлены. Они все видели, но пока не верили этому. Слишком страшны для них были и русская пуля, и русский штык. Они не могли еще поверить, чтобы беззаветная храбрость и боевая удаль русского солдата могли смениться бессилием и равнодушием к своей чести. Турки учли все положение правильно. Они решили терпеливо ждать смерти русских полков, чтобы без боев занять то, что ими было отдано врагу после многих и многих поражений»[1107]. Ожидания себя оправдают.

Передышка в военных действиях, вызванная зимними условиями и революцией в России была кратковременной. У всех сторон были свои планы весеннего выступления и союзнические обязательства, зафиксированные на высшем уровне. 8 марта командующий англо-французскими войсками генерал Нивель информировал российское командование о начале наступления союзников 26 марта (6 апреля). Он просил русские войска выступить в начале или середине апреля.

Алексеев напомнил Гучкову, что, в соответствии с решениями конференций союзников в Шантильи и Петрограде, наступательные операции должны быть совместными. Но при этом не был уверен в боеготовности российской армии: «Мы приняли на этих конференциях известные обязательства, и дело теперь сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их». Гучков 9 марта подтвердил Алексееву, что от идеи наступления придется отказаться. Советы контролируют и войска, и железные дороги, и связь. «По военному ведомству ныне представляется возможным отдавать лишь те распоряжения, которые не идут коренным образом вразрез с постановлением вышеназванного Совета. Начавшееся разложение запасных частей внутренних округов прогрессирует, и потому находящиеся в них укомплектования долгое время (полагаю, не менее 3–4 месяцев) не могут быть использованы для пополнения армии»[1108].

Так и ответили союзникам по Антанте: на российское наступление пока не рассчитывайте. Половцов обратил внимание на реакцию западных представителей в Петрограде: «Иностранные военные агенты чрезвычайно мрачны, в особенности итальянец Марсенго, утверждающий, что русская армия перестает существовать и окончательный развал, несомненно, очень близок»[1109]. Бьюкенен направился к князю Львову и предложил Временному правительству заняться восстановлением боеспособности российской армии:

— В современной войне дисциплина решает все. Дисциплина в русской армии и при прежнем режиме всегда была менее строгой, чем в других армиях. Если агитация будет разрешена, как это происходит сейчас, с дисциплиной будет покончено совсем.

— Русская армия, как никогда прежде, является слаженным боевым механизмом, который способен справиться с любыми агитаторами![1110] — отвечал премьер.

Но российские войска с места весной так и не сдвинутся. Западные союзники вынуждены были начинать операции без российского участия, что заметно облегчало жизнь германскому командованию.

Инициатива возобновления активных действий исходила прежде всего от британского кабинета. «Только британцы располагали достаточными силами для мощного удара… Отчасти из-за России, отчасти из-за Америки они хотели выиграть войну и навязать свой мир до того, как начнет мутить воду президент Вильсон». В район предполагаемого прорыва были стянуты 6 французских и 2 английские армии, 11 тысяч орудий, 500 самолетов, 132 танка. На одну дивизию приходилось всего 1,5 км фронта. Войска Британской империи начали наступление у Арраса 9 апреля, добившись некоторого успеха: «Когда немцы неосторожно подставили себя под обстрел, британцы внезапно появились из укрытий в старых погребах бургундского города, а канадцы взяли гряду Вими». Но на британском мемориальном кладбище близ Арраса могилы почти 36 тысяч найденных и опознанных бойцов, а на гряде Вими — мемориал с именами 11,5 тысячи канадцев. В этой битве Британия потеряла 131 самолет — треть всей своей авиации, находившейся во Франции[1111].

Французские войска начали наступление 16 апреля на Шмен-де-Дам. «Пошли дожди с мокрым снегом, особенно тяготившие сенегальцев. Артподготовка не дала ощутимого результата: немцы заранее отвели войска из опасных зон. Нивель обещал, в соответствии с первоначальным планом, прекратить наступление, если не добьется успеха в первые же два дня»[1112]. Немецкая разведка в общих чертах знала о планах Антанты, когда началась артподготовка, немцы отвели свои войска на заранее подготовленные позиции — «линию Зигфрида».

Гинденбург подтверждал: «Не умолкают французские пушки; сотни вражеских минометов забрасывают поле боя снарядами… Наконец, Нивель решает, что наши войска окончательно разбиты или, по крайней мере, как следует изнурены. И вот… он направляет уверенные в своей победе батальоны на штурм, а точнее, как он считает, — на сбор спекшихся в адском пекле плодов. Но тут происходит непостижимое. Среди руин и воронок поднимается воплощенная в воинах сила и воля германского народа и устремляется в самую гущу атакующих передовых, а затем и следующих линий противника, превращая их своим несущим гибель огнем в трепещущие, судорожно жмущиеся друг к другу кучки людей… Уже с первого дня сражения вырисовывается неизбежное поражение французов»[1113].