Шрифт:
Закладка:
Смысл составленного П перечня знаменателен, прежде всего, обширностью, а также ориентацией на философскую, историческую и публицистическую литературу и почти полным отсутствием художественных произведений. Бросается в глаза архаичность состава: в списке нет ни одного писателя XIX в., современника П и Онегина, нет таких естественных, казалось бы, имен, как Б. Констан, Гизо, Прадт (Гизо, Вальтер Скотт, Беранже, а в черновиках Прадт будут даже в дорожной библиотеке графа Нулина). Онегин предстает как любитель скептической и атеистической философии, погруженный в XVIII в. характеристика неожиданная и интересная, особенно если учесть, что в другом варианте П подчеркнул связь героя с XIX столетием.
Следующий вариант библиотеки дал Онегину полное собрание новейших и чисто литературных произведений: поэмы Байрона, «Мельмот-скиталец» (см. с. 213), «Рене» Шатобриана, «Адольф» Б. Констана, «весь Вальтер Скотт» (среди зачеркнутого есть и «Коринна» Ж. Сталь) (VI, 439) — почти исчерпывающий список вершинных явлений европейского романтизма первой четверти XIX в.
В окончательном тексте XXII строфы все перечисление было заменено ссылкой на Байрона («Певец Гяура и Жуана») и обезличенным указанием на «два-три романа, В которых отразился век». Эта последняя характеристика исключала «Мельмота-скитальца» и романы Вальтера Скотта, заставляя полагать, что в кабинете Онегина Татьяна читала «Рене» Шатобриана и «Адольфа» Б. Констана.
Библиотека Онегина должна была раскрыть перед Татьяной его душевный мир. Колебание П между «библиотекой XVIII в.» и современными книгами, возможно, объясняется строками из «Романа в письмах»: «Чтение Ричардс. <она> дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек. Что есть общего между Ловласом и Адольфом?» (VIII, I, 47–48). Ту же мысль высказал Вяземский в предисловии к своему переводу «Адольфа» (сам Вяземский, посвятив этот перевод П, свидетельствовал о многочисленных своих беседах с автором ЕО об «Адольфе»; возможно, что совпадение мыслей — их результат): «Адольф в прошлом столетии был бы просто безумец, которому никто бы не сочувствовал». Значение «Адольфа» для характера Онегина не только в том, что современный человек показан в романе Констана эгоистом, но и в разоблачении его слабости, душевной подчиненности гнетущему бремени века. Титанические образы привлекательного романтического зла, которые «тревожат сон отроковицы» (III, XII, 6), сменились обыденным обликом светского эгоизма и нравственного подчинения ничтожному веку. О значении «Адольфа» для творчества П см.: Ахматова А. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина. — Пушкин, Временник, 1, с. 91–114.
XXIV, 11–12 — Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье…
В черновых вариантах осуждение Онегина было высказано в еще более резкой форме: «Москаль в Гарольдовом плаще», «Шут в Чильд-Гарольдовом плаще», «Он тень, карманный лексикон» (VI, 441). Взгляд на Онегина как на явление подражательное, не имеющее корней в русской почве, высказанный в XXIV строфе, в резкой форме утверждался И. В. Киреевским в статье «Нечто о характере поэзии Пушкина»: «Вот Чильд Гарольд в нашем отечестве, — и честь поэту, что он представил нам не настоящего; ибо, как мы уже сказали, это время еще не пришло для России, и дай Бог, чтобы никогда не приходило.
Сам Пушкин, кажется, чувствовал пустоту своего героя и потому нигде не старался коротко познакомить с ним своих читателей. Он не дал ему определенной физиогномии, и не одного человека, но целый класс людей представил он в его портрете: тысяче различных характеров может принадлежать описание Онегина» («Московский вестник», 1828, № 6, с. 192).
XXV, 2 — Ужели с л о в о найдено? — Слово зд. означает разгадку шарады, что в таком употреблении является галлицизмом: le mot de l'énigme.
XXVI, 10 — В Москву, на ярманку невест! — В «Путешествии из Москвы в Петербург» (1834) П писал: «…Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками» (XI, 246).
11 — Там, слышно, много праздных мест. — Праздных зд.: вакантных. Выражение «праздное место» — канцеляризм, употреблявшийся при заполнении вакансий, поэтому зд. звучит иронически.
XXVII, 11 — Московских франтов и цирцей… — Цирцея — волшебница, персонаж «Одиссеи» Гомера, зд.: «кокетка».
XXVIII, 5 — «Простите, мирные долины…» — Прощание Татьяны с родными местами сознательно ориентировано П на прощание Иоанны из драмы Шиллера «Орлеанская дева» в переводе Жуковского:
Простите вы, холмы, поля родные;
Приютно-мирный, ясный дол, прости;
С Иоанной вам уж боле не видаться,
Навек она вам говорит: прости
(III, с. 19, 1821, опуб. 1824).
XXXII, 1 — В возок боярский их впрягают… — Боярский возок — экипаж, составленный из кузова кареты, поставленного на сани.
6 — Сидит форрейтор бородатый. — Свидетельство патриархального уклонения Лариных от требований моды: форейтор должен был быть мальчиком, модно было, чтобы он был крошечного роста (см. с. 142).
XXXIII, 4 — Философических таблиц… — Поясняя этот стих, Б. В. Томашевский писал: «Судя по рукописям, Пушкин имел в виду книгу французского статистика Шарля Дюпена «Производительные и торговые силы Франции» (1827), где даны сравнительные статистические таблицы, показывающие экономику европейских государств, в том числе и России» (в кн.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 10-ти т. Т. V. М.-Л., 1949, с. 600–601). Д ю п е н Шарль (1784–1873) — математик, экономист и инженер. Книга Дюпена вызвала отклик в иронических стихах П. А. Вяземского, которые, видимо, послужили П первым источником сведений о ней. В дальнейшем она энергично пропагандировалась Н. Полевым и обсуждалась в русской журналистике (обширный материал, комментирующий отклик П в ЕО на книгу Дюпена, см.: Алексеев, с. 119–126). Зд., в частности, содержится характеристика строфы XXXIII: «Несомненно, что «расчисления философских таблиц», на которые намекал Пушкин, и в его понимании относились не столько к «улучшению шоссейных дорог»,