Но старуха тотчас же за ним погналась, и вот мой герой, удирающий от нее вокруг клумбы. Я же, на крыше, чувствуя себя в безопасности, смеялся навзрыд. Наконец Арсеньеву удалось вырваться в калитку и он ушел, ругая меня и старуху на чем свет стоит и преследуемый моим хохотом. К счастью, мастер вскоре вернулся. При его виде старуха сразу присмирела. Он ее запер и помог мне слезть с крыши. Я взял свои вещи и ушел на другую квартиру.

Патрули

Я был назначен с тремя солдатами патрулировать на окраине города в расположении батареи. Соседние полки выслали тоже патрули, и моя задача состояла в том, чтобы ходить от одного казачьего патруля до другого. Это было крайне опасно, потому что казаки, вдрызг пьяные, принимали нас каждый раз за красных и готовы были открыть огонь. Стоило немалого труда уговорить их, что мы батарейцы. Убедившись же в своей ошибке, казаки непременно хотели поить нас теплой водкой, что тоже было крайне неприятно. Водка холодная, с закуской — вещь божественная, а теплая и не вовремя — отвратительна. Но поди убеди пьяных в этом! Когда наконец кончилось мое патрулирование, то у меня было чувство избегнутой смертельной опасности от своих же пьяных.

Покинули мы Изюм без сожаления. Дура из-за бескормицы, а я из-за старухи и патрулей. Кроме того, в Изюме есть было нечего. В таких случаях подтягивали поясной ремень.

На Купянск

Мы провели ночь в Боровой. Наутро двинулись дальше, в направлении на Купянск. Местность была волнистой, дорога шла с холма на холм. Поэтому Топорков, используя местность, придал колонне совсем необычайный характер. Сам Топорков, полусотня казаков и наши обе батареи составляли авангард. Три казака шли рысью впереди от холма к холму и осторожно выглядывали из-за гребня, если в следующей долине никого не было, то они рысью шли к следующему холму. Справа и слева на опушке леса шло по одному казаку — это было наше боковое охранение. Полки шли в полуверсте сзади.

Часов в десять утра передний казак снял папаху. Это был условный знак, что он видит неприятеля. Другой казак уже скакал к Топоркову.

— Большая колонна пехоты двигается нам навстречу, совсем близко.

Топорков послал сказать полкам подтянуться, приказал нашим двум батареям построить развернутый фронт и идти вперед. Сам он поскакал и выглянул из-за гребня и затем вернулся к нам.

— Выезжайте наметом, подойдите возможно ближе и жахните картечью. Посейте у них беспорядок, я атакую всеми полками. Идите с Богом!

Мы двинулись рысью и перешли в галоп. Выскочили на гребень. Рядом с нами оказалось красное охранение в несколько человек, на которое мы не обратили внимания и которое мялось, не зная, что им делать.

Перед нами в долине шла громадная колонна пехоты, артиллерии и обозов. Они не сразу сообразили, кто мы такие, так что мы смогли подойти к ним очень близко, шагов на двести. Потом поднялась беспорядочная стрельба. Мы снялись с передков, только когда стали падать убитые лошади.

— Налево кругом! С передков! К бою! Картечью. Три патрона. Огонь!

Стрельба очень усилилась, но смолкла после нашего залпа. Все смешалось и побежало, давясь и толкаясь. А наша картечь вырывала дыры в этой охваченной паникой толпе. Ни о каком организованном сопротивлении не могло быть и речи. Мимо нас прошли на рысях полки и ударили в эту кашу. Все сдались. Едва ли все длилось более десяти минут.

Красных войск больше не существовало. Были бесконечные колонны пленных, батарея, не сделавшая ни одного выстрела, большие обозы с патронами и зарядные ящики со снарядами. Пленных, орудия и обозы отправили под конвоем в тыл, а зарядные ящики и патроны оставили у себя и образовали из них особый парк при дивизии. Вероятно по старой памяти о командировке, Топорков назначил меня им командовать. Это мне очень не нравилось, и я это выразил капитану Обозненко{190}, нашему старшему офицеру, который мне на смену прислал прапорщика Форберга{191}. А я смог вернуться в наше орудие.

Наши потери, если таковые вообще были, были минимальны. Наша победа оказалась легкой и очень ощутимой. К нам попал целый полк красных и батарея, и это исключительно из-за умения Топоркова использовать местность.

Другой бой

Вскоре дивизия опять наткнулась на красных. Но на этот раз красные окопались и нас ждали. Завязался нудный бой.

Красный бронепоезд, пришедший из Харькова, стал нас обстреливать с тыла и принудил к довольно поспешному отступлению. Особенно бронепоезд гонялся за нашей батареей. Нам пришлось даже спешиться и войти в высокую пшеницу, чтобы избежать его хорошо направленных гранат. Пшеница нас скрыла, и обстрел прекратился. У Шакалова весь задний вьюк на седле был изрезан осколками гранаты, но ни он, ни лошадь не пострадали. Бронепоезд был невидим, а его наблюдатель где-то спрятан в пшенице. Один изгиб дороги, по которому мы отходили, был виден наблюдателю, потому что, лишь только мы появились, тотчас же лопнули две шрапнели. Тогда первое орудие поскакало и смогло достигнуть того края, где его наблюдатель бронепоезда уже не видел. За спинами номеров лопнули две шрапнели. Тогда немедленно поскакало второе орудие. Опять две шрапнели, поскакало третье. Тогда наблюдатель решил хитрить. Он сделал паузу. Мукалов, не поняв это, поскакал, и шрапнель дала клевок у ног его лошади. Лошадь взвилась, и Мукалов упал. Я поскакал, схватил Мукалова за руку и выволок из-под обстрела. За нами лопнули две шрапнели, и наше орудие проскакало невредимо. У Мукалова и у лошади ничего, кроме испуга, не было. Наблюдатель был, конечно офицер и стрелял хорошо. Мы отходили, когда повстречали Топоркова.

— Куда это вы?

— Отступаем,