Выдуманная на ходу музыка Шермана завела и Фредерика, который, оставив Розалин, взлетел на сцену, откуда схватил саксофон. Когда он заиграл протяжные аккорды, так же хорошо вписавшиеся в заполняющую всю столовую весёлую мелодию, все удивились, никто даже не знал, что он владеет таким страстным инструментом. В итоге их совместная композиция теперь звучала оттенками кантри и блюза.

Розалин, незаметно для себя самой растеряв все свои страхи и комплексы, вскочила со стула и стала танцевать, кружиться, покачивать бёдрами и размахивать волосами. И как-то так получилось, что все рейнджеры, даже незаметно сидевший в углу всё это время Найджел, как один просто счастливо улыбались, чувствуя в душе настоящую не поддельную радость и тепло. Они радовались от того, что сейчас находятся рядом друг с другом, как бы в жизни это не отрицали, ведь за последние полгода действительно крепко сдружились. А ещё каждый из них в своих мыслях решил, что, как бы ни было тяжело, они будут продолжать жить, даже если каждую ночь придётся вырывать из пасти нергарри право увидеть новый рассвет.

Тревор стоял в дверях перед столовой, наблюдая за своими детьми с лёгкой улыбкой на губах с тех пор, как сюда вбежала Тэмлин. Внезапно позади него выросла психиатр Марта-Брайан Актман и, мгновение полюбовавшись своими юными пациентами, положила ладонь директору на плечо.

— Я в тебе сомневалась, — тихо произнесла она. — Пусть ты никогда не показываешь своих чувств, но сейчас я вижу, как много эти ребята значат для тебя.

Тревор ничего не ответил, но его губы растянулись в ещё бо́льшую улыбку, окрасив его всегда отчуждённое лицо настоящей радостью и даже безмятежностью.

Вдруг, вспомнив слова Фрэн, обращённые именно к нему, Тревор обернулся к Марте, и некоторое время его глаза, редко способные на зрительный контакт, бегали по всему её лицу. Будто впервые он увидел эту женщину, которая за прошедшие годы их совместной работы сильно изменилась. Только в этот момент Тревор заметил красивые лучики морщинок в уголках её всегда смешливых блестящих глаз, только в этот момент он обратил внимание на ставшими большими поры на её неровного цвета коже. Возраст сделал лицо Марты похожим на фреску, что совершенно не портило её, напротив придавал особое очарование, не игриво-весеннее, как в молодости, когда они впервые встретились, а благородно-осеннее. Да и сама она, в неизменно красном строгом костюме и с матовой помадой цвета бордо, которая словно увеличивала её и без того большой рот, и чуть посеребренными каштановыми волосами в этот момент распущенными по плечам, была похожа на саму осень.

— Почему ты так смотришь на меня? — Марта улыбнулась, обнажив всё ещё жемчужно-перламутровые зубы — единственно неизменившееся в ней за годы.

Какой-то импульс толкнул Тревора ближе к ней, что-то рождённое в душе, а не как ни разумом, на который он всю жизнь полагался, будто заставило его припасть к губам Марты слегка неумелым, но кротким поцелуем. Он буквально сразу оторвался от неё, но шаг назад не сделал, впервые так близко и отважно встретив её слишком часто строгий, но в этот момент глубоко удивлённый взгляд.

Медленно губы Марты вновь растянулись в обворожительную улыбку, глаза кокетливо блеснули, как когда-то в молодости, сделав её лицо таким непривычно чувственным. Глубоко вздохнув, она, схватив Тревора за галстук, привлекла к себе и впилась в его губы с глухим стоном наслаждения. Теперь этот поцелуй был долгим, Марта, чувствуя как Тревор отвечает ей взаимностью, обвила его шею руками, а следом обнял он и крепко прижал к себе.

Через некоторое время они всё же оторвались друг от друга со сбившимся дыханием и искрящимися страстным желанием глазами.

— Пойдём со мной, — больше не размышляя, Марта схватила директора за руку и быстро повела за собой по коридору.

— У меня сегодня ещё много работы… — Тревор сделал слабую попытку по привычке воспротивиться, чтобы не терять иллюзию контроля, но психиатр не дала ему ни единого шанса.

— Отдохнёшь день, от мира не убудет, — довольно промурлыкала она. — Раз сам сделал шаг мне навстречу, не беги обратно.

И эти двое одиноких людей, проживших половину своей жизни в строго официальных отношениях, отвергавших собственные чувства, как часть своих душ, наконец-то себя отпустили и позволили другу другу быть счастливыми, но уже вместе.

В конце февраля в Малибу, в городе развлечений и всемирноизвестных знаменитостей, было приятно жарко. Сверкающие золотом пески пляжа омывали изумрудно-бирюзовые воды океана, нежно льнувшего к земле, а кокетливый ветерок дурачился с волосами, платками и покрывалами находившихся здесь в огромном количестве людей.

Фрэн, расслабленно откинувшись на лежаке под пёстрым тентом, неспешно попивала коктейль и играла пальчиками одной ноги песком. Её вид с последней битвы улучшился. Цвет лица выровнялся, хоть и оставался по-прежнему бледным, чистые волосы шёлковыми нитями резвились с нежными порывами ветерка, а на губах, обретших здоровый розовый оттенок, играла довольная улыбка. Исхудавшее тело больше не покрывали страшные синяки и ссадины, и, несмотря на точившую силы Фрэн болезнь, оно наконец-то отдохнуло.

Вдруг к бывшему капитану рейнджеров подошла темнокожая высокая девушка с по-мальчишески короткой стрижкой.

— Ты здесь одна? — обворожительно улыбаясь, вопросила она таким звонким голосом, будто пропела строку из песни.

Фрэн открыла глаза и взглянула на незнакомку поверх солнечных очков.

— Одна, — приветливо улыбнулась она в ответ.

— Хочешь выпить со мной? Я угощаю.

Фрэн внимательно осмотрела соблазнительно-пикантную фигуру незнакомки, задержав взгляд на её крутых бёдрах и пышной, выпрыгивающей из лифа купальника на тоненьких бретельках груди.

Бывший капитан рейнджеров задумчиво закусила губу и, игриво изогнув бровь, томно ответила:

— Почему бы и… да.