Глава 9. Преданный слуга

Вышли третьи сутки, как подъесаул Камет Ергонов не слезал с лошади. Красные висели на хвосте его маленького отряда, но искусным маневром ему удалось обмануть их, и они отстали. Знавший местность как свои пять пальцев, он надеялся добраться до ближайшего бурятского улуса затемно, дать отдых и корм уставшим лошадям и самим перевести дух. А на рассвете отряд продолжит свой путь. Вдали показались тонкие серые дымки, а вслед за ними едва различимые, знакомые одному ему, очертания. Это были юрты его родного улуса, который он покинул больше года назад. Комок подкатил к горлу Камета, и он припустил коня. Верный Артак радостно заржал и, не чувствуя усталости, резво поскакал вперед. Возле порыжевшей от песчаных бурь и выгоревшей на солнце юрты стояла его мать Отонхой. По обветренным щекам женщины катились слезы. Камет спрыгнул с лошади и подбежал к матери. Она молча обняла его, прижав к трепетавшей груди.

— Пойдем в юрту, сынок. Братья с сестрой заждались тебя, — наконец вымолвила Отонхой, и они зашли внутрь. Вокруг почерневшего казана возились и толкали друг друга три непоседливых мальчугана. Поодаль от них в глубине юрты, справа от деревянной божницы, уставленной медными фигурками буддийских божеств, сидела незнакомая красавица бурятка, в которой он с трудом узнал свою сестру Алтану. В казане варилась баранина. Запах нежного мяса достиг ноздрей Камета, и он почувствовал легкое головокружение. Только сейчас он понял, как сильно голоден. В эту минуту младшие братья облепили его, норовя повиснуть на плечах и шее.

— А ну, кыш, сорванцы! Зачем на человека набросились? Не видите, брат устал, ели на ногах стоит, дайте ему спокойно поесть и отдохнуть! — грозно прикрикнула на них мать. Ласково потрепав каждого по загривку, Камет подошел к Алтане.

— Здравствуй, сестра, совсем взрослая стала, — любовно оглядывая девушку, произнес он, протягивая перевязанный золотистой тесьмой сверток. Глаза Алтаны засияли. Поклонившись брату, она принялась разворачивать подарок.

— А нам? Что ты привез нам? — глядя на сестру, загалдели братья.

— Никто без гостинцев не останется, — устраиваясь у очага, заверил Камет.

После обильной еды, когда мальчики, вдоволь наигравшись подарками, уснули без задних ног, а Алтана, надев подаренные бусы, не отрывалась от зеркала и не обращала внимания на ворчание Отонхой, Камет вышел из юрты. Ночь выдалась безлунной, но звезды, усеявшие небо, ярко светили над улусом, и под их холодным дальним светом ему было покойно и хорошо. Неясные, напоминающие миражи силуэты поднимались над пустынной, казавшейся вымершей степью. В развешанных сохнуть шкурах гудел ветер, и они скрипели. Лениво и как бы нехотя лаяли утомившиеся за день и до смерти надоевшие друг другу собаки. Сквозь их редкий лай доносился неторопливый говор возле догорающего костра. Бойцы Камета готовились к ночлегу.

— Мама! — распахнув деревянную, обитую изнутри белым войлоком халагу, прикрывавшую вход в юрту, он позвал Отонхой. — Поклянись, что сохранишь тайну, которую доверю тебе и которая принадлежит не мне, — торжественно обратился он к матери. — Когда же тебе придет срок покинуть этот мир, ты передашь ее тому, кого сочтешь этой тайны достойным.

— Отонхой исполнит все, о чем ты просишь, сынок. Но почему бы тебе не доверить свою тайну кому-нибудь из братьев, когда они станут мужчинами? — дрожащим голосом спросила женщина. — Неужели отважный Камет не захочет проводить свою любящую мать? — укоряла она его.

— Камет выполнит свой сыновний долг, но хозяин его судьбы великий Махакала. Доверенная Камету тайна не должна умереть вместе с ним.

— Тогда говори, сынок. Твоя мать слушает тебя…

После июльского сражения под стенами Гусиноозерского дацана и последующего отступления в Монголию Камет неотлучно находился при бароне. Как цепной пес он охранял сон Унгерна, в точности исполняя его приказы и стараясь угадать малейшие желания. Бурят боготворил барона и считал его живым воплощением Махакалы — свирепым божеством, беспощадно разящим врагов буддизма. Хранитель веры, устрашающий Бог войны — вот кем был для него Унгерн.

Камет, как и его сородичи, исповедовал укоренившийся в этих местах ламаизм, своеобразный религиозный коктейль из буддизма и местных шамаистских культов, где смирению и пацифизму отводилась далеко не главная роль. Эту особенность бурят-монгольского буддизма тонко прочувствовал барон и накануне взятия Урги объявил себя Махакалой. Монахи не спорили с этим, особенно когда он изгнал из Урги китайцев и восстановил на престоле Богдо-хана, а сам Далай-лама утвердил его в этом звании. Но времена, когда застывшие в благоговейном молчании коленопреклоненные толпы подобострастно встречали ехавшего на белом коне Унгерна, безвозвратно канули в Лету. Над головой барона сгущались тучи, а он будто не замечал опасности, сохранял бодрость духа и был полон замыслов.

Идти в Тибет на поиски волшебной страны Шамбалы — казалось, эта идея полностью овладела им. Первоначальные планы двигаться на Харбин на соединение с Дальневосточным центром русской эмиграции или прорываться в Приморье, оставив наводненную красными войсками Монголию, были отброшены и забыты. Впрочем, на это имелись веские причины. Экстравагантная фигура барона в глазах вождей Белого движения выглядела слишком одиозной, и, в отличие от японцев и англичан, он едва ли мог рассчитывать на их помощь. Более того, появись Унгерн в Харбине или Владивостоке, он мог быть арестован и даже казнен. Слишком многих обидел Унгерн, о его жестокостях и зверствах ходили легенды, а те его «жертвы», которым удалось благополучно добраться до Приморья, в красках дорисовывали кровожадный портрет.

Офицерам из ближнего окружения барона не было дела до этих, с позволения сказать, трудностей их предводителя. Они изо всех сил рвались в Приморье, а тибетскую авантюру барона считали откровенным бредом и всерьез подумывали, как избавиться от беспокойного и потерявшего всякое понятие о реальности вождя. Камет догадывался о брожении умов в дивизии и не скрывал истинной картины перед бароном. То, что в рядах его воинства зреет недовольство, Унгерн догадывался и без предостережений преданного слуги, но вряд ли полагал, что недовольство зашло настолько далеко, что превратилось в предательство и против него составился заговор. Однако спрятать имевшееся при нем золото он посчитал не лишним и поручил Камету тайно вывезти казну дивизии из расположения лагеря…

Когда Камет добрался до родного улуса, дело было сделано. Ящики с золотом зарыли в степи, а исполнители и непосредственные участники этого мероприятия мирно лакомились бараниной. Избавиться от свидетелей в своем улусе — значит нарушить освященный