Шрифт:
Закладка:
Я хмурюсь.
– Варту-Бера?
Впервые слышу эти слова.
– Учебный лагерь, куда нас с тобой прикрепили, – радостно поясняет Бритта, постукивая по древнему хемайранскому символу на своей печати. – Вот что он означает! Первейший среди лагерей!
Я в смятении морщу лоб. Зачем отправлять нас в первейший среди лагерей, когда мы еще не прошли никакой подготовки?
Не понимаю. Прямо сейчас я вообще ничего не могу понять. Вновь наплывает сон, в голову закрадывается смутное воспоминание. И улетучивается, когда Белорукая протягивает нам по палочке чего-то похожего на древесный уголь. Сразу их узнаю: тоза́ли. Мама каждый день подводила им глаза, чтобы защитить их от солнца.
– Натрите веки. Вам это понадобится. Через час мы выдвигаемся.
– Да, Белорукая, – отзываемся мы ей вслед.
Как только она скрывается из виду, мы с Бриттой наносим тозали с помощью маленького кувшина воды в качестве зеркала. Мои руки дрожат. Мышцы так ослабели, что скрипят от напряжения и боли при каждом малейшем движении, пока я натираю веки. Когда я начинаю собирать то, что осталось от моих пожитков, становится еще хуже. Когда я в последний раз ела?
И как же я могла проспать так долго? И почему? Все конечности жесткие, непослушные – новые – такие, какими они были всякий раз, когда я пробуждалась от золоченого сна. Хуже того, где-то глубоко внутри меня поселилось странное чувство, будто что-то меняется… зреет… не могу избавиться от ощущения, что каким-то пока непонятным мне образом я становлюсь другой.
Бритта все это время с озадаченным выражением глаз наблюдает за мной.
– Что такое? – спрашиваю я сквозь лихорадочную круговерть мыслей.
– Ты ничего не ела, но почему ты живая? – шепчет Бритта.
Бросаю на нее испуганный взгляд, и она поясняет:
– Ни крошки еды, ни капельки воды. Мне приходилось съедать все за тебя, чтобы остальные люди не заметили, что ты спишь все путешествие. Я им сказала, мол, ты болеешь, вот и не шевелишься, не говоришь. Но они начали бы спрашивать, почему ты не ешь. Вот я и кушала за тебя. Ну. Я знаю, ты странная, но это… – Бритта понижает голос до шепота: – Это противоестественно, Дека.
Противоестественно… И снова это слово.
Знаю, Бритта не хотела меня задеть, но оно ранит. Хуже того, это слово – чистая правда. Я не чувствую голода, совсем. Он исчез, забился куда-то, где я не могу его отыскать. Печально пожимаю плечами, стараясь отогнать ужасные чувства, что поднимаются волной изнутри, страхи перед новым, тревожным признаком нечистоты.
– Не знаю. Такого со мной никогда не случалось. Наверное, все как говорит Белорукая, я пыталась «заспать» то, что было в подвале…
– А сейчас ты голодная? – быстро спрашивает Бритта.
Перебивает, чтобы мне не пришлось договаривать сокрушающие меня слова. Я с благодарностью киваю:
– Думаю, можно поесть.
Бритта тут же хватает меня под руку, одаривает лучезарной улыбкой.
– Давай-ка тебя накормим, пока желудок северную джигу не завел, – говорит она и тащит меня вверх по ступеням.
Мы выходим на солнечный свет, столь ослепительный, что мне приходится прикрыть глаза ладонью. На пристани всюду толпятся люди, их голоса огромной звуковой волной несутся с каждого корабля, улицы, прилавка. Слишком много людей, слишком много звуков… Мне приходится бороться с желанием заткнуть уши.
– Ойомо, сохрани! – восклицает Бритта, разинув рот. – Ты хоть раз в жизни видела столько народу?!
Я качаю головой, утратив дар речи, а Бритта уже машет на прощание морякам и другим пассажирам. К моему удивлению, они весело машут в ответ.
– Всех благ в пути, Бритта! – отзывается старый седой моряк.
Бритта сияет.
– И тебе в новом плавании, Кельма!
Замечая мой взгляд, Бритта пожимает плечами.
– Мы стали друзьями, – объясняет она, затем наклоняется ближе и шепчет: – Они во время путешествия всякое рассказывали мне. На Хемайру нападают смертовизги! Каждую ночь несколько чудовищ проскальзывают в город, и никто не знает как.
Я широко распахиваю глаза. Смертовизги в столице? Как это вообще возможно? Говорят, что стены Хемайры неприступны, что сам город превращен в обнесенный стенами сад, не боящийся осады. А эти существа уже здесь, так близко… содрогаюсь я от одной мысли.
– А что они рассказывают о нас, алаки? – спрашиваю я.
Бритта снова пожимает плечами.
– Народ о нас пока не знает. Только жрецы и старейшины. Но, с другой стороны, они-то всегда знали.
С горечью киваю, краем глаза отмечаю движение: Белорукая нас подзывает с пристани, где Брайма и Масайма уже впрягаются в ее повозку.
– Скорей, скорей, Тихоня, – зовет Брайма. – День убывает все быстрей.
Послушно ускоряю шаг, остро ощущая, как люди бросают на нас с Бриттой любопытные взгляды. Мы – две девушки без масок, подходящего для Ритуала возраста, без сопровождающего нас мужчины. Вот-вот кто-нибудь остановит нас. Думаю об этом – и от толпы сразу же отделяется пухлый, благочестивого вида мужчина с цветистым свитком Безграничных Мудростей под мышкой и с суровым выражением лица направляется к нам. Прежде чем ему удается нас настигнуть, путь ему плавно перерезает Белорукая.
– Пойдемте, девочки, – громко объявляет она. – Хемайра ждет, как и ваша служба нашей великой империи.
С пояса женщины недвусмысленно свисает императорская печать.
Мужчина бросает на нее взгляд, потом переводит его на нас. Шипит себе под нос о нечестивых женщинах и с отвращением уходит.
– Ненавижу напыщенных, самодовольных докучал, а вы? – фыркает Белорукая и, не дожидаясь ответа, указывает вверх: – Узрите. Врата Хемайры.
Следую взглядом за ее ладонью, и у меня отвисает челюсть: над пристанью возвышаются исполинские стены, каждые из врат охраняют двойные статуи воинов. Так вот какие они, эти стены Хемайры, о которых мне всегда рассказывал отец.
Отец…
Я гоню от себя эту мысль, сосредотачиваясь на созерцании. Стен всего три. Три стены и трое врат. Почему? Поворачиваюсь к Белорукой, чтобы спросить, но та уже кивает на ближайший и самый крупный вход, украшенный парой статуй одного и того же сурового воина с короной на голове.
– Мы направляемся к вратам Эмеки.
Император Эмека, первый правитель Отеры – я сразу узнаю его. Высокий и темноволосый, коротко стриженный, но с длинной бородой. Его изображение запечатлено в каждом храме и зале. Эти жесткие глаза, раздувающиеся ноздри, плотно сжатые губы ни с чем не спутать, как и статуи, что вздымаются над нами теперь, их мечи отбрасывают на толпу внизу широченные тени.
Смотрю на них, запрокинув голову; меня пронзают страх, тревога.
– Ну, вот мы и пришли, – шепчу я, собираясь с духом и делая глубокий вздох.
– Вот мы и здесь, – соглашается Бритта с таким же вздохом. Она еще бледнее, чем обычно, на губах ни следа улыбки.
Легонько, на пробу, задевает мою ладонь своей, и я ее сжимаю, напряженно кивнув. Бритте не нужно говорить, о чем она думает, я и так понимаю. Мы все переживем – вместе.
* * *
Белорукая ведет нас прямиком к вратам Эмеки, откуда в город уже вливается река людей и животных. Жители запада, востока, юга, севера – все теснятся с лошадьми, верблюдами и другими, более экзотическими зверями, которых я узнаю лишь по свиткам отца. Здесь тянут колесницы орриллионы – неповоротливые обезьяны с серебристым мехом и странно похожими на человеческие лица мордами; их острые рога притуплены изогнутыми золотыми наконечниками. Впереди караванов тяжелой поступью шагают мамунты, из-под длинных гибких хоботов торчат многочисленные бивни, из огромных кожистых серых спин торчат шипы цвета кости, их еще больше на закругленных концах хвостов. На великанах в маленьких шатрах восседают хозяева караванов и трубят в рог, возвещая о своем приближении.
Мне вдруг хочется, чтобы рядом оказалась мама. Она всегда рассказывала мне о южных провинциях. И хотя она никогда не жалела, что их покинула, чтобы выйти
