Тут рука вице-адмирала задерживается. Он откладывает перо в сторону и начинает перебирать бумаги, лежащие слева от него. Их меньше, чем в других кучах. Федор Иванович поднимает верхние листы. Это сообщение Беринга о возвращении в Охотск 22 августа 1739 года бота «Святой Гавриил» и шлюпа «Большерецк», ходивших в составе четырех судов отряда Шпанберга к берегам Японии. Первый — под командой лейтенанта Вилима Вальтона, второй — квартирмейстера и боцманмата Василья Эрта. Оба в разное время отстали в тумане от флагмана, а потом, на обратном пути, встретились.

Три дня спустя поручик Вальтон, как старший по чину, подал капитан-командору свой рапорт о путешествии в Японию. А ровно через неделю в устье реки Охоты вошла бригантина Шпанберга... Сойдя на берег, Мартын Петрович был весьма недоволен тем, что не первым докладывает об удачном вояже. Он потребовал объяснений от подчиненного ему поручика. И тот уже 1 сентября подал ему пространный рапорт о своем плавании, в конце которого приписал:

«...А Вашего высокоблагородия, за неприбытием в Охоцк, видить не получил и репортовать о следствии вояжа нашего некому, того ради репортовал его высокоблагородию господину капитану-командору Берингу, а ныне Вашему высокоблагородию о следствии нашего вояжу при сем предлагаю».

Вальтон лукавил. Вот он — его рапорт. Федор Иванович вытащил из вороха бумаг толстый лист, чтобы еще раз пробежать его глазами. Подал его Вальтон, конечно, из своих видов. Из похода-то он вернулся первым... Позже в экстракте о Камчатской экспедиции, составленном для императрицы Елисаветы Петровны, сказано будет без обиняков: «...капитан Шпанберх на онаго порутчика Вальтона жалобу приносил якобы он от него с умыслу отстал и для своих интересов, возвращаяся назад, заезжал на Камчатку...» Все это были результаты внутренних интриг, конфидентства. Беринг тоже поступил негоже, поторопившись до прихода Шпанберга отослать в Петербург рапорт Вальтона и те пустяки, что он привез в доказательство своего пребывания на японском берегу. Что было после этого делать самому Мартыну Петровичу? Недовольный малой оценкой своего успеха, он отправляет вдогонку посланцу Беринга двух своих солдат с собственным доношением, а потом решает ехать и сам. Слава Богу, здравый смысл победил, и в Якутске он, по некоторому рассуждению, останавливается. Пишет и отправляет еще одно обстоятельнейшее доношение и прилагает к нему шканечный журнал с картой похода, а также «японским судам рисунки и некоторые японские вещи — два золотых японских червонца да выбойки два конца...»

В начале года гонцы прибыли в столицу почти одновременно. И восьмого генваря на заседании Адмиралтейской коллегии среди прочих вопросов одиннадцатым пунктом (по коллежскому журналу — 92 выписка) : «Слушаны полученные с нарочно присланными солдатами из Охотска от капитан-командора Беринга доношения и рапорты и при том полученные им же Берингом от отправленного от Камчатки к японским берегам капитана Шпанберха и лейтенанта Вальтона рапорты же и с рапортов копии, каким образом вояж их был; при том же присланы и некоторыя в ящике раковины, и деревья и цветы, и что капитан Шпанберх с подлежащими о том вояже журналами и картами отправляется в Петербург».

Соймонов хорошо помнил это длинное, казавшееся бесконечным, сидение в коллегии. Решения по слушанному в тот день так и не вынесли за недостатком времени. А потом... потом, как мы видим, бумаги эти оказались в руках у вице-президента, хотя в решении экспедиционных дел живейшее участие принимал обычно сам господин президент Адмиралтейской коллегии адмирал и кавалер граф Николай Федорович Головин, стоявший у истока организации сей грандиозной экспедиции. Он весьма ревниво и внимательно следил за ее ходом через своих креатур. Среди оных был и капитан Чириков, и сам капитан-командор. Граф Головин лично докладывал обо всем господину кабинет-министру графу Остерману Андрею Ивановичу, чем весьма гневал другого кабинет-министра господина Волынского Артемия Петровича. Вражда между вельможами была давняя, и о ее причинах у нас еще будет время поговорить.

Пока же Федор Иванович Соймонов, как обычно, после обеда доложил патрону своему Артемию Петровичу о привезенных камчатских рапортах. Волынский сразу сообразил, что адмирал Головин не упустит случая доложить об успехе экспедиции Остерману и императрице, а тем самым укрепит и свои позиции. Чтобы не допустить сего, он в тот же вечер затребовал все документы в кабинет. А уж оттуда они поступили в ведение Соймонова.

Федор Иванович знал, что более всего Волынский желал бы закрыть надоевшую всем экспедицию, от которой, как он считал, не было никому никакого проку. Действительно, за годы, прошедшие с ее начала, расходы на содержание отрядов возросли непомерно, а прибытку пока не видно. Однако остальные члены кабинета — граф Остерман и князь Черкасский — его не поддержали. И тогда Артемий Петрович передал это дело в руки Соймонова, наказав найти выход...

7

Куча бумаг слева вызывает у Федора Ивановича явное раздражение. Тут — доносы и кляузы участников далекого вояжа друг на друга, а более всего на капитан-командора Беринга и на второго его помощника капитана Шпанберга. Вице-адмирал поднимает верхний лист — сие рапорт начальника Охотского порта Скорнякова-Писарева, одного из верных «птенцов гнезда Петрова». Впав после смерти государя в немилость, послан он был в Сибирь, в ссылку, а с 1731 года ведает далеким портом на восточном побережье империи и живет, как удельный князь...

Давно они знакомы, еще с Астрахани, и к писаниям Григория Григорьевича Соймонов относится с недоверием. Ведь что пишет... «От оной камчацкой экспедиции никакога толку и приращения доселе не учинено и впредь не надеется быть, кроме великих государственных казенных убытков». Знает отставной обер-прокурор, во что бить, знает постоянную нехватку денег в казне и полное безразличие императрицы и герцога Курляндского к продолжению дел государя-преобразователя. Эвон, чего удумал: обвиняет Беринга со Шпанбергом не только в бездеятельности, что справедливо... Восьмой уж год пошел от сенатского решения о снаряжении экспедиции для «обыскания американских берегов от Камчатки...» и «обсервации и изыскания пути до Японии...», а капитан-командор и в море не выходил ни разу. Но «праведный гнев» охотского начальника направлен прежде всего на лихоимство и воровство офицеров, которые, по его словам, не гнушаются в «корчемстве вином и табаком...».

Соймонов морщится: «Перегибает Григорий Григорьев... Хотя, правду сказать, Беринг подлинно руководитель негодный. Нерешителен, осторожен до трусости, всеми силами затягивает время, посылает чрез всю державу в столицу