— Твоего отца убили не клановые, а низовая корпа.

— Да плевать, все они одинаковые! Мне надоело быть жертвой! Я хочу боевые имплы! Я хочу отомстить!

— Кому, блин?

— Всем, блин! — и смотрит на меня так, что ну его нафиг. Не стоит давать оружие ботанам и задротам, у них слишком много претензий к миру.

Зоник тоже собирается воевать.

— На кой хрен тебе это?

— Они разгромили мой любимый бордель!

— А если серьёзно?

— Куда уж серьёзнее!

— Зоник!

— Ты зануда. Ради Дженадин. Должен же кто-то прикрывать в бою её огромную задницу?

— Даже так?

— Причина не хуже других. Надеюсь только, что её мама не будет жить с нами долго. Между нами, меня пугает эта женщина…

Тоха выглядит наиболее вменяемой и рассуждает спокойно.

— Смотри, прем. Во-первых, это халявные имплы. Не за десять лет отключки, а за несколько часов в день. Если не вырубают, то в любой момент можно соскочить.

— Что-то я сильно сомневаюсь. Уверен, что, влепив вам недешёвые импланты, город имеет способ заставить их отработать.

— Даже если и так, это не аренда, когда ты тупо вещь. Во-вторых, этот город устроен предельно говённо: аренда, низы, верхи, вся эта срань. С этим надо что-то делать. Война, конечно, та ещё гадость, но она даёт шанс. Куча ребят получат имплы и возможность себя проявить. Это уже не пиздаболы из «кибернуля». Они не будут тупым стадом, которое только жрёт дышку и арендится. Эту пасту назад в тюбик не засунешь!

— Эту пасту можно просто спустить в унитаз, Тоха.

— Меня не так-то просто спустить в унитаз, прем! — смеётся разрисованная девушка. — Даже если это действительно грандиозная подстава, мы ещё посмотрим, кто кого!

Лирания в депрессии, что для неё не ново, но каждый раз напрягает.

— У меня паршивые предчувствия, — говорит она. — Я не рассказываю про свой мир, потому что ничего хорошего сказать не могу. Но я подобное уже видела. Вчера никто ни о чём таком и не думал, а сегодня все готовы убивать.

Она прибавила звук на комбике, тронула струны и тихо запела:

Моя война — это не бомбы над головой. Моя война — это не трупы в степной траве. Моя война — это не те, кто ещё живой. Моя война — это смерть в моей голове.

Эта смерть смотрит моими глазами, Эта смерть плевала на любой договор. Эта смерть управляет моими руками, Ладонью, взводящей тугой затвор.

В моей голове расцветают взрывы, Снаряды терзают земную твердь, В моей голове вы не должны быть живы, В моей голове поселилась смерть.

Смерть в моей голове равна твоей смерти, Смерть в моей голове та же, что и в твоей, Смерть в моей голове мне совсем не нужна, поверьте, Я несу её вам, чтобы избавиться поскорей.

Эта смерть смотрит моими глазами, Эта смерть видит всех вас в гробу. Эта смерть управляет моими руками, Пальцем, просунутым в спусковую скобу.

Это не я стучу в вашу дверь прикладом. Это не я сжимаю ладонью цевьё, Это не я командую этим парадом, Это смерть, пришедшая во имя моё.

Я хотела от жизни совсем другого, Я в гробу видала эту всю круговерть, Я сама не ждала от себя такого, Так зачем вы засунули в мою голову смерть?

Эта смерть смотрит моими глазами, Эта смерть смотрит на тебя, дурачок! Эта смерть управляет моими руками, Пальцем, жмущим на спусковой крючок.

— Сильно, — сказал я, когда она отыграла коду и положила гитару. — Правда, сильно.

— Это я давно написала. Дома.

— У вас была война?

— Да. Родители бежали, мы оказались в лагере перемещённых лиц, там было так погано, что мне до сих пор снятся кошмары. Там меня впервые изнасиловали. Работа здесь стала спасением. Или нам так казалось.

— Рекрутеры часто работают в таких местах, — кивнул я. — Люди готовы на всё, чтобы спастись, и не слишком капризничают в условиях найма.

— Не знаю. Наверное. Мы думали, что убежали от войны, а она пришла за нами.

* * *

Лоля, пожалуй, единственная, кто ведёт себя как всегда. То есть смотрит безмятежно сквозь, поглощённая созерцанием чего-то невидимого. И просит наркоту. И я даю, хотя это с трудом укладывается в рамки медицинской этики.

— Знаешь, — говорит она, рассеянно улыбаясь, — а ведь мир больше не прогибается подо мной.

— Ты стала такой лёгкой? — интересуюсь я.

— Нет, это он затвердел. Раньше был как мыльный пузырь, а теперь как резиновый мяч. И резина всё толще, и мяч всё меньше…

— Так может, тебе перестать штыриться? Ты ведь уже не провалишься.

— Я больше не боюсь провалиться, — кивает она. — Я боюсь задохнуться.

* * *

То, что моя корпа ещё не марширует в едином порыве, возглавляемая вставными сиськами Мерсаны, связано только с тем, что промы не готовы разом выдать нужное количество брони и имплантов.

Клановые со Средки свалили на следующий же день, проспавшись и убедившись, что делать там больше нечего. Постепенно жизнь входит в какое-то подобие нормы, но на перекрёстках вместо полиции стоят молодые рекруты «Городского Фронта». Броня, оружие, какие-то технические нахлобучки на головах — и слишком юные лица. Оборудование разномастное и производит впечатление спешно переделанного из чего-то другого.

— Город не сильно разорился, — снисходительно поясняет мне Кери. — Из имплов ставят только универсальный интерфейс. Его можно вживить быстро, потому что в башку. На башке легко заживает. А вот миоусилители — долгая история, поэтому вместо них сервоброня. Дёшево и круто.

— Угу, — отвечаю я мрачно. — А ещё из брони легко вытряхнуть труп и передать её следующему. С имплантами так не выходит.

— Иди в жопу, прем! — обижается он. — Я не верю в твои завиральные теории. Нас поставили в очередь на броню, мы скоро будем в Горфронте и покажем этим клановым!

— Покажете им что? — устало говорю я. — Они давно свалили в свои пустоши.

— И там достанем! — героически выпячивает цыплячью грудь Кери.

Бесполезно. Всё бесполезно. Мне их не переубедить.

— Ни полиции, ни боевых киберов в городе нет, — сообщает удивлённый Дмитрий.

— И куда же они делись?

— В тот вечер, когда кланы разгромили Средку, они получили приказ собраться в казармах, откуда выдвинулись организованным маршем на технике.

— Куда, блин?

— Да без понятия.

— Какого хрена? Ты же чёртов гениальный хакер, у тебя всё должно быть как