А еще обиду свою и разочарование. Не Аней даже, нет.

Собой.

Я же тогда, себя унижая, покупал ее.

Знал, что подлая змея, что спит, наверняка, или с Шишком, или с кем из московских. И что после кого-то из них в мою постель легла. От осознания этого мутило голову таким жесткачом, что все, кто был рядом, просто кеглями отскакивали от меня в разные стороны!

И все равно, несмотря ни на что, предложил Ане остаться.

И готов был платить.

Пусть продажная шкура, пусть! Я заплачу! Потому что засела в сердце, куснула, яд свой распространяя по телу, не вытравишь!

Это была агония.

И мне хотелось ее продлить. Самоубийство. Я понимал это. И не желал останавливать ничего.

Первый раз со мной такое было.

Первый и последний.

Я не знаю, что делал бы, если б Аня тогда… Согласилась.

Если бы она, после той жести, что я с ней сделал в постели, после моих слов, моих обвинений, сказала “да”…

Верней, знаю. Конечно, знаю.

Она бы мне полностью руки развязала этим.

И Тагир Хазаров стал бы худшей версией того Хазара, которым мамаши пугают детишек в нашем городе. Холодной, расчетливой тварью, умело идущей по головам и закапывающей всех, кто косо посмотрит, в ближайшем подлеске. И это не фигура речи вообще!

Я бы не отпустил Аню.

Пока не наигрался бы. Пока не получил от нее все, все те эмоции, которых так жаждал. А потом… Потом бы я играл с ней просто потому, что она позволила. Она дала мне эту власть над собой. Она оказалась той шкурой, которой нельзя верить. Лишний раз подтвердила мою теорию о том, насколько мир вокруг паршивый.

Только теперь я понимаю, что сделала Аня тогда, шесть лет назад, отказавшись от меня и моего щедрого, в кавычках, предложения.

Буквально плюнув мне в морду.

Развернувшись и гордо выйдя за ворота тем утром.

Она мне жизнь подарила.

Она меня мне подарила.

Себе сделала больно, потому что я глаза ее помню. И ночью той. И утром, когда с Ванькой прощалась, зная прекрасно, что больше не увидит его никогда. Что я не позволю. Она не стала обвинять в их расставании меня, придумала какую-то историю, в которую Ванька, лишний раз доказывая, что вообще не дурак, не поверил. Но обиделся. Потому что ребенок. И потому что Аня — первая, кто поверил ему, полюбил его так, как мать должна любить.

И он ее полюбил. И потому не захотел прощать предательство. А он считал, что она его предала тогда.

Мой сын в этом очень похож на меня.

Ане трудно пришлось.

С нами обоими.

Но она справилась, моя женщина. Навсегда моя.

Женщины мудрее мужчин. Они умеют не только слепо ненавидеть, яростно мстить, больно бить в самые уязвимые места. Но и прощать. Терпеть бесконечно. Любить самозабвенно. И дарить тебе жизнь. Во всех ее проявлениях.

Я не верил в это. Не думал об этом.

До появления Ани в моей жизни.

И вот теперь, какие-то уроды пытаются снова использовать ее в своих целях. Чтоб добраться до меня.

Эти уроды не понимают, что Аня — не мое уязвимое место. Она — мое самое сильное место. Несмотря ни на что.

Но это не значит, что я не вкопаю в землю любого, кто попытается посмотреть на нее косо.

Шевелю пальцем, и Миша срывается с места.

Отворачиваюсь, перевожу взгляд на окно, прикуриваю, особо не вслушиваясь в хруст, звуки ударов и утробный вой за спиной.

Я не наслаждаюсь страданиями других, что бы там про меня не терли в городе. Но часто сила — единственное, что понимают твари, решившие, что они хитрее всех.

— Хаза-а-ар… — ноет Жека, — за что-о-о-о?.. Я же никогда… Никогда…

Мне не интересно, что он там никогда.

Никогда не предавал?

Все бывает в первый раз.

Хруст становится интенсивней, и я думаю, что Мишу пора тормозить, а то перестарается. Нет в нем меры, нет понимания момента.

Был бы тут мой друг Каз, большой умелец раскалывать людей на мелкие детали, даже особо не применяя силу, чисто на одном запугивании и ловле на нестыковках в легендах, то все бы было быстрее. И бескровней.

Но Каз умотал со своей женой в Европу, на какую-то выставку. Верней, выставлялась его женщина, довольно известная у нас в городе и не только в городе художница, а Каз тупо не отпустил ее одну. Он вообще с нее глаз не сводил ровно с того момента, как увидел. И правильно делал, кстати. Молодец.

Я, вот, ступил. А он не до такой степени параноик, да.

И теперь, как результат, его женщина с ним, любит его, утешает ночами, ждет дома, греет постель. Родила детей.

А я…

А я расплачиваюсь за свои грехи.

— Хаза-а-ар…

— Миша, — негромко зову я, и мой помощник понятливо снижает градус общения.

За спиной становится тихо.

Подозрительно тихо. Поворачиваюсь, вздыхаю про себя.

Картина маслом: Жека валяется на полу в собственной кровище и соплях, Миша с невозможно удивленным видом стоит напротив.

— Это… Хазар… — растерянно бормочет он, — я того… Не сильно и ударил…

Смотрю на чуть подрагивающие ресницы Жеки. Притворяется, твареныш.

Но с Мишей поделиться этим наблюдением не успеваю, в дверь аккуратно скребутся.

— Тагир, ты говорил, соединять… — в приоткрытую дверь просовывается рука с телефоном.

Смотрю на абонента.

К месту, да.

— Слушаю.

— Тагир, — на всю комнату разносится голос подчиненного Жеки, Володи, — ты просил проверить счета… Я тебе скинул, смотри подробно транши от вчерашнего и третьего дня. Контрагентов тоже вычислил. Они в прикреплении. Прямо сейчас посмотри, это важно.

Отключаюсь, открываю присланные файлы. Читаю.

Закрываю.

Присаживаюсь на корточки перед по-прежнему притворяющимся Жекой:

— Знаешь… Я с бабами не воюю… Но для тебя сделаю исключение.

Он открывает глаза, и столько в них ужаса, что, будь я послабее нервами, прямо посочувствовал бы.

Но мне на его нервы плевать.

А вот на то, что с моих счетов бабло сливалось в один интересный карман, не плевать.

А еще интересней, кто же это Жеку прихватил на горячем и заставил сделать то, что он сделал?

И, черт, надо все-таки звонить Ару и вытаскивать его зад из теплого семейного гнездышка. Потому что в моей империи завелись крысы.

И надо их ловить.

Глава 12

— Ну ты даешь… Ты вообще с нее не слезаешь, что ли? — Каз ржет с экрана