Шрифт:
Закладка:
Мы с Алькой разулись и стояли босиком на вязаном коврике со свечками в руках, а он семь раз читал Евангелие, укладывая книгу на наши склонённые головы, и ставил нам кресты ароматным елеем на лбу, на веках, рядом с ушами, на ладонях и даже на ногах. Церковь утверждает, что мать и дитя до семи лет составляют единое целое, и через болезни ребёнка Бог указывает на грехи матери, чтобы она одумалась, а в таинстве соборования ей прощается всё, даже забытые и неосознанные грехи.
Вы не поверите, но после этого ко мне снова вернулась моя прежняя Алька, её странное поведение больше никогда не повторялось, а я наконец-то смогла уснуть.
Отец Георгий убедил меня никак не мстить мужу, не подавать в суд, чтобы не травмировать психику ребёнк а, а наоборот, развестись поскорее без скандала, переехать оттуда и увезти Альку с собой. Тем более что жить мы могли в мастерской – в ста метрах от него и от Никольского храма. Я послушалась.
Изо всех сил стараясь держаться спокойно, я выдержала второй суд и твёрдо потребовала развод. А потом набралась мужества и сводила Альку к врачу, что-то там наврала про её жалобы на боли внизу живота, и увидела белый свет, узнав, что самого страшного не успело случиться.
Но решимость переехать от этого только окрепла. Даже мама признала, что надо скорее увезти ребёнка, и согласилась обменять свою трёхкомнатную квартиру.
Недвижимость тогда ещё не продавалась, а обмен из нашего города на областной центр проходил с доплатой крупной суммы или потерей одной комнаты. Таких денег у нас не было, и мама, скрепя сердце, признала, что двухкомнатной квартиры нам хватит, тем более что мы недавно потратились на покупку мастерской и решили считать её компенсацией при потере жилплощади.
* * *Я занялась поиском вариантов, выезжая из дома ненадолго, иногда даже моталась туда-сюда одним днём, но подходящих квартир для обмена пока не находилось.
А в мастерской грустил мой дорогой эстет.
Конечно же он знал обо всех моих проблемах и вроде бы даже понимал меня и сочувствовал, но я так редко приезжала, а ему хотелось видеть меня чаще. А ещё он хотел, чтобы я выглядела красиво в любую минуту, и в горе, и в болезни. И чтобы комплекты моей одежды были стилистически безупречны, и обувь им соответствовала, и аксессуары подобраны со вкусом.
На дворе 1992 год, у всей страны рушится привычный уклад жизни, цены скачут и растут каждый день, продуктов нет, я не работаю, болею, развожусь, мотаюсь с обменом, а он сидит себе в мастерской, делает очень красивые вещи и хочет, чтобы я вдохновляла его на творчество, причём за свой счёт! И, конечно, ему совсем не нравится моё общение с отцом Георгием. И хоть он не может прямо запретить мне ходить в церковь, но видно, что его гложет банальная ревность.
Пока меня не было, Юрка работал у нас в мастерской и пробил всю голову нашему общему другу на тему того, как надо поститься, молиться и каяться, но никак не преуспел. И вскоре по благословению своего старца Юрка уволился из кинотеатра, где они с Климом малевали афиши, простился с друзьями и ушёл послушником в мужской монастырь.
Когда-то огромный, а сейчас в плачевном состоянии, этот монастырь находился прямо на трассе, до него от города ехать примерно девяносто километров, и его только-только начали восстанавливать.
Я не успела повидаться с Юркой накануне его отъезда, но очень хотела всё ему рассказать, и сразу после Пасхи я решилась к нему поехать, чтобы своими глазами увидеть монастырь и взять благословение у Юркиного старца.
Накануне я опять заболела, потому что попыталась поститься хотя бы в последние дни Страстной седмицы. Отныне язвенная болезнь станет моим фоновым состоянием, но в тот момент многочисленные язвы покрыли вдобавок левый угол рта и почти половину щеки. Герпес вылез такой мощный, что на Пасху я никуда не смогла выйти, лежала в мастерской под колокольный звон очень-очень некрасивая, рыдала и понимала, что мой роман закончен, и все мои планы и мечты прахом!
Вчера мы поссорились, и мой эстет ушёл, прекрасный, как всегда.
Он так и не понял, почему каждая ночь с ним – тяжкий грех, особенно в Страстную пятницу, и зачем мне приспичило обвенчаться с ним поскорее? Моё утверждение, что для Бога мы оба блудники и грешники, наши души погибают, и поэтому я болею – всё это для него оказалось пустым звуком, ведь он же здоров.
Я не могла ему объяснить, как сгораю от стыда каждый раз, когда исповедуюсь отцу Георгию о нарушении заповеди «Не прелюбодействуй!» Он бы этого совсем не понял, только разозлился бы ещё больше, мол, что этот поп делает в нашей постели, и почему я всё ему про нас рассказываю?!
Ну и ладно! – всхлипывала я – Буду учиться жить по-другому!
А пока надо съездить к Юрке, только он один из всех друзей сможет меня понять, и пусть уж отведёт тогда к своему старцу, раз тот такой премудрый и всё про всех знает.
Я выехала прямо на следующий же день после пасхального воскресенья, и утро Светлого понедельника было солнечным, но холодным. Автобус быстро домчал меня через леса и поля куда надо, я вышла на автостанции и зашагала вдоль по трассе к огромному пятиглавому собору.
Я таких ещё не видела, в городах, где я жила, все крупные храмы были разрушены, а этот чудом уцелел и белёсой громадиной возвышался среди обшарпанных корпусов и производственных складов, которые по человеческим меркам приходились бы ему ниже колена.
Служба в соборе уже закончилась, но внутри грандиозного храма и по всей территории вокруг него ходили, бегали, а то и еле-еле передвигали ноги разновозрастные насельники, все в чёрном.
Я робко направилась к жилому корпусу, с изумлением замечая везде множество женщин тоже в чёрном, хлопотавших по хозяйству, как в храме, так и вокруг него. На первый взгляд, женщин там находилось гораздо больше, чем мужчин. По моим наивным представлениям, в мужском монастыре вообще не должно быть никаких женщин, или как? Может я чего-то не знаю?
В дальнейшем я смогу познакомиться с феноменом этого по сути смешанного монастыря, но тогда моё первое наблюдение оказалось верным – в том «мужском» монастыре на моей памяти сестёр всегда было больше, чем братьев.
Через
