class="p">Страшно мне не было. Наверное, я как-то с детства к этому привыкла. В целом нужно что-то очень серьезное, чтобы заставить меня поволноваться. Дагаев говорил, что не нашел страх, когда вытаскивал мою душу из Нижнего мира. Духи забрали и спрятали, сказал он, да и ладно, ведь медведице не нужен страх. Оюне страх не нужен.

Дети в детском саду первыми поняли, что со мной что-то не так. В отличие от взрослых, они видят вещи как есть, а не как им хочется видеть. В саду я никого не смущала, в младших классах тоже. А вот в средней школе пришло много новых детей, и расклад поменялся. Из-за смуглой кожи я стала «немытой», из-за длинноватого носа — «ведьмой», один раз в раздевалке после физкультуры меня облили водой.

Я сама не заметила, как давние знакомые перестали со мной общаться, как будто боялись себя запятнать. Они собрались вокруг девочки, переехавшей в Староалтайск из Новосибирска, ее звали Юлечкой. Она была старше меня на год — ей исполнилось двенадцать, — была красивой, веселой, богатой, и, в отличие от безумного, кричащего, пропитанного спиртом и пахнущего костром богатства «Сияния», богатство Юлечкиной семьи несло отпечаток тихой роскоши. Дела у той семьи тоже были тихими — Юлечкин папа пилил бюджеты с городской администрацией на ежегодной перекладке асфальта. Дагаев отзывался о нем не очень лестно, видимо потому, что все эти бюджеты проходили мимо, а дружить Юлечкин отец с Дагаевым не захотел.

Я Юлечке тоже не очень нравилась, но не сразу это поняла.

Однажды она подошла ко мне на перемене и предложила пойти к ней в гости после уроков. Андрей пытался меня отговорить. У него было ощущение, что Юлечка над ним смеется — не открыто, не к чему придраться. Смотрит как на муравьев, говорил он. Того и гляди достанет лупу, поймает солнечный луч и тебя сожжет. Андрею в школе тоже доставалось. Его мама — пока она была жива — и папа шаманили в «Сиянии», чистили карму всем желающим за деньги. Поэтому нас часто называли сатанистами. В ответ на это Андрей просто смеялся, наверное от бессилия.

В назначенное время я подошла к подъезду многоэтажного панельного дома, похожего на пенал. Юлечка уже ждала меня с двумя подругами. Мы поднялись на девятый этаж, но почему-то свернули не к квартирам, а на пожарную лестницу за лифт. Там было холодно, сумрачно, пахло мочой и сигаретами. У мусоропровода ожидали еще три девочки, Юлечка с двумя подругами стояли за моей спиной. Сначала меня толкнули сзади, кто-то выкрикнул «Сатана!» — и мир закружился, накренился, завалился на бетонный пол.

Домой меня привел Андрей. Он рассказал все папе, тот хмыкнул, ответив: «Оюна сильная, она их всех сожрет».

Дня через два родители тех девочек пришли к нам домой и извинялись. Директор школы тоже извинялась. Юлечка вместе с семьей уехала в Новосибирск обратно, администрация перестала с ее отцом работать, и фирму он закрыл. Сатанистами нас больше никто не звал.

Потом как-то пропали некоторые из Юлечкиных друзей, те, что в тот день были на пожарной лестнице.

А много лет спустя уехали — из города или на зону — те, кто травил тех, кто травил меня в школе.

Жизнь лучше любых романов, так говорит моя мама.

выдох последний

— Нам еще долго? — спрашивает Ника.

— Минут десять-пятнадцать, — отвечает Рома. — Если замерзла, можем вернуться к машине.

Ника замерзла, но в этом она не признáется. Без Ромы она не найдет место самоубийства, и, хоть он без вопросов согласился ей помочь, есть ощущение, что это в первый и последний раз. Сколько после обнаружения тела было снегопадов? И, главное, что она собирается искать?

Рома глядит на фото из статьи, поворачивается спиной к солнцу и обходит заиндевелый кустарник. Взлетает спугнутая птица, подняв снежную пыльцу. Земля кренится, теперь они идут под гору. Дыхание вырывается облачками изо рта, оседает на щеках. Ника прячет нос в шарф.

— Свидетели утверждают, что голова девушки была подо льдом, а тело лежало на берегу, — Рома цитирует новостную заметку. — Это как? Сунула голову в полынью и захлебнулась, что ли?

— Похоже.

— Потепление было неделю назад. То есть, хотят сказать, что еще до заморозков она обдолбалась, пришла на реку, разломала лед у берега и утопилась? Что-то мне слабо верится.

Нике верится чуть больше. Она видела похожее много лет назад, и никто там не помогал, — если говорить о физической стороне дела, конечно.

— Возможно, не совсем сама, — говорит она.

— Да по-любому, — кивает Рома. — Ты знаешь, осенью писали про еще одну девушку. Ушла голой в лес и замерзла. Лет двадцать было.

— Так и не выяснили почему?

— Сказали, наркотики. Тут много девушек пропадает. Только в том году десять, это если считать тех, о ком заяву написали.

Нике хочется спросить, откуда Рома все это знает — он явно в теме. Но она молчит. Вынимает из кармана телефон, сверяется с картой. Связи почти нет, но они недалеко от берега.

— С «Северным сиянием» тоже был случай на реке, — вдруг вспоминает Рома.

— Ага.

— Они и правда себя сами?..

— Она. На реке она была одна.

Чувствуя на себе пристальный взгляд, Ника смотрит под ноги. По снегу вьется цепочка алых капель, ведет к реке. Ника старается не наступать на капли.

Видит ли их Рома? Раз идет спокойно, значит, нет.

— Скажи, а сейчас в Староалтайске есть секты? — спрашивает он. — Такие, как «Сияние»?

— Не знаю. Я же давно здесь не живу.

— Ну, может, общаешься с кем-то до сих пор? Ничего тебе не говорили?

Ника качает головой. Далеко впереди кто-то ковыляет, но при попытке рассмотреть — неумолимо ускользает, сливается с деревьями. Поэтому Ника разглядывает снег на веточках кустарника, вспоминает, как мама наряжала елку и клала на пластиковые лапы ватку.

— Почему люди шли в секту, как думаешь? — Рома подстраивается под Никин шаг, поглядывает на нее.

Ника пожимает плечами. Почему люди делают то или это? Масса причин.

— Где они жили? Как это вообще происходило?

Рома слишком назойлив, а у Ники на праздное любопытство аллергия. Сколько было таких интересующихся — не счесть, и каждый считал, что уж ему-то она сейчас расскажет все в подробностях. Изольет душу, а потом поплачет на плече, будет о чем написать