Шрифт:
Закладка:
— Почему?
— Ты вчера про кровь спрашивала...
— Да?
— Она не сможет зачать ребёнка в своём мире — там мало магии, а ей для этого нужен мужчина — сильный маг и мир, наполненный, а лучше переполненный магией. Но родить в этом мире она не сможет, для этого нужен мир совсем без магии. А так не бывает, сама понимаешь. Вот такая удивительная особенность в её крови. Так что наша Машэ – редкий, просто уникальный кадр.
Я только выдохнула длинно — вот так новость. Глянула на девочку, что всё так же дрожа мокрыми ресницами, смотрела на меня.
— Тебе другое предназначено, — проговорила тихо.
— Предназначено богиней?
Надежда, страх, ужас, боль, потрясение смешались в этом взгляде.
— Ну, не богиней... — неуверенно проговорила я и уточнила на всякий случай:
— Всёля, ты у нас богиня?
— Нет, я просто Вселенная.
— А зачем тебе Машэ?
— Она Великая Мать.
— Что?! Мать? Но... как?
— Не знаю. Сделай её счастливой, а там посмотрим.
— Ну и зданьице у вас, госпожа Вселенная!..
— Машенька, всё у тебя будет хорошо, — это уже вслух и с кривой улыбкой.
Каково девочке, которая мыслит себя только вышедшей замуж любой ценой (помню я эти следы переломов), знать, что не сможешь родить ребенка?
— Ольга, не реви! Лучше думай о том, что я сказала.
Хорошо. Я подобрала слёзы и решила, что буду искать то, что сделает её счастливой. И буду ждать, пока Всёля скажет что-то более определённое, чем «она мне нужна и нужна счастливой».
Правда, вслух об этом я говорить не стала.
ГЛАВА 3. Сделать Машэ счастливой
Как сделать её счастливой? Очень сложный вопрос. Вот в процессе его решения, вернее, зайдя в тупик, я и придумала ещё раз выйти на прогулку. Как я потом жалела! Но сейчас не об этом, сейчас о том, как я пыталась сделать счастливой Машэ.
Было сложно.
Она всего боялась. Даже в комнату побоялась заходить, в ту, что для неё сотворила Всёля. Заглянула туда, не переступая порога, обернулась – на лице испуг, и убежала прятаться в столовую.
Одеть прилично я её не смогла — она отказывалась от всего, кроме просторных штанов и длинной рубахи, делавших её бесполым серым созданием. И неизменная косынка.
А когда она однажды утром обнаружила у себя на голове ёжик жестких черных волос, вообще устроила истерику. Ну как истерику... Проплакала полдня, сидя на моем любимом диванчике, в том самом уголочке, что успокаивал и меня. И так жалобно смотрела оттуда, будто я не волосы ей отрастила, а рога.
И ночью Всёля разбудила меня громким криком, как мне показалось, в самое ухо: «Срочно в пищеблок!». Она даже забыла, что это какая-то там аула.
Я ворвалась туда, когда девчонка столовым ножом пыталась под корень срезать себе коротенькие росточки волосы. Отобрала у неё нож, строго спросила:
— Это что такое?
Она скривилась, а потом вдруг заревела и бросилась мимо меня.
Если бы с таким столкнулся Игорь, он бы просто задушил неблагодарную, переломав ей предварительно руки и ноги. И я, ужасающе чётко представив это себе, успела — мгновенно призвала тунику, перехватила девчонку на бегу, зажав ей руки, и так держала, брыкающуюся, вырывающуюся, до тех пор, пока она не разревелась и не перестала дёргаться.
Так что со счастьем у нас как-то не получалось.
Волосы, что так её расстроили, я ей всё-таки сбрила. Плакала сама, но быстрыми движениями инструмента смахивала роскошно блестевший чёрный ёжик с маленькой головы. Зато в её глазах я видела радость.
А у меня ведь задание — делать её счастливой. Способ странный…
Лечение разное бывает: иногда нужно почистить загноившуюся рану, а иногда – вводить много лекарств, часто нужно сложить кости и скрепить их, случается такое, что нужно остановить рвоту или, наоборот, вызвать её.
А вот этой большой, но такой ещё маленькой девочке, которая ничего-то в жизни не видела, кроме жестких тренировок и голодного существования, в качестве лечения было прописано счастье. А какое оно, её счастье?
И я искала.
Например, я показывала ей картинки. Всёля воплотила нам настенную панель для движущихся картинок («Ольга, роликов! Это называется ролики!») прямо в приёмном зале, напротив нашего с Машэ любимого дивана.
Чего мы с ней только ни смотрели!
Начала я, ясное дело, с причёсок, с моды у разных народов и даже в разных мирах. Потом перешла на музыку, танцы, театр, цирк... Она смотрела на панель, где двигались картинки, а я на Машэ – искала интерес в её глазах.
Но напрасно. Ничто не могло расшевелить, буквально всё оставляло равнодушной, проходило мимо. Может быть, только цирк и вызвал эмоцию. Вот только это была совсем не та эмоция, которую я хотела бы увидеть.
Девочка оживилась при виде фокусников, жонглёров, дрессированных животных, а потом, когда появились гимнасты, вдруг закрылась руками, расплакалась, и я долго не могла её успокоить.
После этого Машэ стала бояться панели, которая была нашим окошком в мир, отворачивалась от неё, пряталась… Грамоты не знала и книжками, закономерное, не интересовалась, сидела, нахохлившись, будто маленькая болеющая птичка, и молчала целыми днями.
Так и получалось, что суп был тем единственным, живой интерес к чему я в ней замечала.
С остальными блюдами тоже не слюбилось. Я угощала её молоком, кашами, мясом во всех видах, выпечкой, кондитерскими шедеврами. Она ела, многое с любопытством, иногда даже улыбалась и просила ещё. Но суп, тот самый супчик, который попробовала на станции первым, оставался самым любимым, тем, что предпочитала всегда, в любой ситуации – утром, днём, вечером, до еды или после, а лучше вместо, а ещё лучше – побольше.
Я воплотила панель заказа с рисунками разных блюд прямо на стене, рядом с окошком выдачи, научила её тыкать в них пальцем так, чтобы еда, будь то любимый суп или что-нибудь другое, появлялась как бы сами. Просто каждое утро я чувствовала себя чудовищем, когда открывала дверь из своей комнаты и находила девчонку на полу.
Машэ сидела, подвернув ноги, и смотрела взглядом голодного щенка, тем самым жалобным взглядом снизу вверх, словно у нищенки или попрошайки.
— Ты должна хорошо питаться! — строго приказывала я, затаскивая её
