Не знаю, зачем рассказываю об этом эпизоде в таких подробностях, просто я люблю клуб и всё, чем он был для меня столько лет, включая наши пятнадцать матчей с Эдом, которые мне очень понравились, за исключением последнего.

* * *

Наш первый понедельник прошёл далеко не так гладко, как указано в журнале записей. Я педантичен — по мнению Стеф, до тошноты. Он же на встречу, назначенную ещё три недели назад, примчался отдуваясь, за три минуты до начала, в помятом костюме, с прищепками на отворотах брючин после велосипедной гонки, с коричневым дипломатом из кожзаменителя в руке и явно не в духе.

До этого, напоминаю, я его видел всего один раз в спортивном снаряжении. А ещё, хочу вам напомнить, он на двадцать лет моложе меня, и это он бросил мне вызов на глазах у моих товарищей, а я его вызов принял — не в последнюю очередь чтобы помочь ему сохранить лицо. Ко всему прочему, помимо того, что я чемпион клуба по бадминтону, утром я провёл подряд две встречи с не самыми толковыми и не самыми продуктивными агентами Джайлса, поступившими в моё распоряжение (обе оказались женщинами и по понятным причинам не скрывали своего недовольства сменой начальника), обеденный перерыв потратил на утешение Прю — она получила обидный мейл от Стеф, требующей, чтобы забытый дома мобильник ей послали заказной бандеролью по неизвестному адресу на имя некоего Джуно (какой ещё, к чёрту, Джуно?), — а потом выпалывал очередные ненужные выпады против порочного образа жизни Орсона, хотя уже дважды просил, чтобы это сделала Флоренс.

К тому времени, когда Эд влетает в раздевалку, напоминая бежавшего дезертира, я в полной амуниции уже десять минут пялюсь на настенные часы. Он бурчит что-то невнятное об «этой суке, водителе грузовика, ненавидящем велосипедистов», который мешал ему проехать на светофоре, и о своём начальстве, которое «задержало его на работе без всяких, растудыть, причин», на что я отвечаю односложным «бедняга» и, сев на скамейку, молча наблюдаю в зеркале за его хаотическим переодеванием.

Если я не такой расслабленный, как три недели назад, то и стоящий передо мной Эд сейчас мало похож на того смущённого парня, которому, чтобы мне представиться, потребовалась помощь Элис. Он срывает с себя пиджак и всё остальное выше талии, с шумом распахивает шкафчик, достаёт коробочку с воланами и пару ракеток, а затем ворох одежды — футболка, шорты, носки, кроссовки.

Стопа у него большая. Возможно, не слишком шустрый на корте. Пока я об этом размышляю, он швыряет внутрь свой дипломат и запирает шкафчик. Зачем? Он же ещё до конца не переоделся. Через полминуты ему предстоит убрать в шкафчик одежду, которую он срывает впопыхах. Ещё раз, зачем запирать шкафчик, чтобы тут же снова отпирать? Боится, что кто-то умыкнёт дипломат, стоит ему отвернуться?

Речь не столько об осознанном анализе, сколько о моей deformation professionelle.[3] Этому меня учили, этим я занимаюсь на протяжении всей карьеры, не важно, является ли объектом моего интереса Прю, прихорашивающаяся в Баттерси, или парочка средних лет, давно сидящая за угловым столиком в кафе и настолько увлечённая беседой, что даже не поглядывает в мою сторону.

Эд через голову стягивает рубашку, обнажая торс. В хорошей физической форме, чуть худощав, ни татуировок, ни шрамов, ни других отличительных знаков. И, как мне видится снизу, высоченного роста. Снимает очки, открывает шкафчик, забрасывает туда очки и снова запирает. Натягивает футболку, потом всё те же длинные шорты, в которых подходил ко мне знакомиться, и некогда белые носки.

Его колени на уровне моих глаз. Без очков его лицо кажется каким-то беззащитным и ещё моложе, чем при первой встрече. На вид лет двадцать пять, не больше. Он подаётся к зеркалу, частично закрывая мне обзор. Вставляет контактные линзы. Отмаргивается. Любопытно, что за всё время своих метаний он ни разу не согнул колени. Пружинит у него только верхняя половина, завязывает ли он шнурки или вставляет линзы. А значит, несмотря на высокий рост, ему может быть непросто дотягиваться до низко летящего волана. Он ещё раз отпирает шкафчик, запихивает внутрь костюм, рубашку и туфли, захлопывает и запирает дверцу, пару секунд разглядывает лежащий на ладони ключ, потом, пожав плечами, снимает ленточку, с помощью рычажка открывает ногой урну и выбрасывает её туда, а ключ суёт в правый карман шортов.

— Ну что, всё? — спрашивает он меня, как будто это я, а не он затягивал время.

Мы идём на корт. Эд шагает впереди, размахивая ракеткой и продолжая тихо кипеть, то ли по поводу водителя грузовика, ненавидящего велосипедистов, то ли из-за своего безмозглого начальства, а может, существует ещё какой-то, пока мне неведомый раздражитель. Путь ему хорошо знаком. Готов поклясться, что он тайно тренировался — например, всё время, что мы не виделись, не исключено. Моя профессия требует умения ладить даже с теми, кому в обычной жизни я бы руки не подал. Но сей молодой человек испытывает моё терпение, и на корте я положу этому конец.

* * *

В тот день мы сыграли семь ожесточённых партий. Не припомню другого случая, включая игры за чемпионство, чтобы я так выкладывался или так жаждал поставить на место своего оппонента. Я выиграл четыре партии, но едва-едва. Он был хорош, но, по счастью, нестабилен, что дало мне маленькое преимущество. Несмотря на молодость, он был в превосходной форме, к тому же на голову выше меня. Но концентрация, слава богу, его порой подводила. За десять очков он мог бороться отчаянно — наседал, бил смэши, шёл к сетке, давал свечки и укороченные, отбегал назад, срезал самые неожиданные углы, так что я за ним едва поспевал. А в следующих трёх-четырёх розыгрышах вдруг выключался, как будто победа ему до лампочки. Затем снова оживал, но было уже поздно.

За всё это время мы не произнесли ни слова, кроме объявления счёта (эту обязанность он с самого начала взял на себя и исправно выполнял) да эпизодического «чёрт!» после очередного промаха. К решающему моменту вокруг собралось около дюжины зрителей, которые проводили нас дружными аплодисментами. Да, он оказался тяжеловат на ноги. И да, он судорожно, в последний миг дотягивался до низко летящего волана, несмотря на свой высокий рост.

Но, должен признаться, он играл и проигрывал с неожиданным достоинством, не оспорил ни одного случая, когда волан падал на самой линии, не требовал переигровки, что в нашем Атлетическом клубе, да и во всех других, большая редкость. А когда матч закончился, он даже расплылся — это была первая улыбка, которую я увидел… огорчённая, но абсолютно искренняя, неожиданная и оттого ещё более симпатичная.

— Отличная игра, Нат, лучшая на моей памяти, ага, — искренне заверяет он меня, тряся мою руку. — Как насчёт заправиться? За мой счёт.

Заправиться? Вот что значит — давно не был в Англии. В смысле?.. В голове промелькнула абсурдная мысль, что сейчас он мне предложит нюхнуть кокаина, припрятанного в коричневом дипломате. Лишь потом соображаю, что он просто зовёт меня цивилизованно пропустить по рюмочке в баре. Спасибо, Эд, отвечаю, но не сегодня, увы, у меня дела, и это чистая правда: поздним вечером у меня ещё одно совещание, с последней агентшей Джайлса по кличке Звёздная, жуткой бабой, вот кому я бы точно не стал доверять, но Джайлс уверен, что она под контролем.