Это вернулась тетя Гана.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Февраль — май 1954

Через неделю после празднования дня рождения своей сестры Розы моя тетя Гана Геле-рова встала в семь утра, оделась, налила себе чашку кофе с молоком и съела кусок хлеба. После завтрака она посидела немного неподвижно, уставившись в пустоту, потом встряхнулась, вернулась к реальности, отрезала тонкий ломтик от черствеющей буханки, купленной на прошлой неделе, и сунула его в карман теплого черного свитера.

Она старательно вымыла за собой посуду, протерла стол, подмела пол и оглядела кухню, чтобы удостовериться, что все в порядке. Потом пошла в спальню закрыть окно и застелить кровать. Она выбивала подушку и думала о своей матери, моей бабушке Эльзе, которая всегда говорила, что постель должна сначала хорошенько проветриться, и никогда не следует стелить ее, пока она еще теплая.

Гана провела рукой по белому одеялу и почувствовала, что пол под ней пошатнулся. Она вздохнула поглубже, выпрямилась и отправилась в кладовку за хозяйственной сумкой. Был понедельник, а по понедельникам она всегда ходила за свежим хлебом в булочную в соседнем доме и за самыми необходимыми мелочами в магазин за площадью.

Больше она никуда не ходила. Людей она не любила и не доверяла им. Только иногда заходила в гости к сестре. Правда, Роза к ней заглядывала почти каждый день, но у нее была своя жизнь, которая Ганы не касалась.

Только в День поминовения усопших Гана, поддавшись на уговоры Розы, шла с ней на кладбище положить букетик цветов на мамину могилу. Впрочем, зачем туда ходить чаще, если никто понятия не имеет, где на самом деле покоится тело их матери? Какой смысл поклоняться имени, выведенному золотом на холодном мраморе?

Снимая сумку с вешалки, она почувствовала внезапную слабость. Но это ее совсем не встревожило. Одышка, темнота в глазах, дрожь в руках и ногах, спазмы в желудке — все эти симптомы были ей хорошо знакомы. Она давно смирилась со своими расстройствами и хворями и привыкла к мысли, что у других женщин есть муж и дети, а у нее болезни.

Гана присела на стул и стала ждать, когда слабость пройдет. Рано или поздно всегда проходит. Она по привычке сунула руку в карман, отломила кусочек корки и сунула в рот. Ее затошнило, голова закружилась, а кухня заходила ходуном. Гана осторожно встала, прошла от стола к стене и, опираясь на мебель, двинулась к спальне. Качало все сильнее, бросало из стороны в сторону, колени подкашивались. Наконец она нащупала изголовье кровати и в последний момент рухнула на аккуратно застеленное одеяло. Тут же сознание у нее затуманилось, и Гана провалилась в другой мир.

Теперь она уже была не дома, а в поезде. Поезд гудел, дергался, через открытые окна внутрь струился ледяной воздух, и Гана задрожала от холода. Она замечала только холод и ритмичный стук железных колес, мчавшихся по рельсам и уносивших ее в места, откуда не было дороги назад. Потом кто-то в поезде погасил свет, и всё поглотила тьма. Из полутьмы выступали фигуры, они говорили с ней, тянули ее туда, куда она не хотела возвращаться. Она затыкала уши, убегала от них, но спрятаться было некуда.

Вечером булочница вспомнила, что утром так и не пришла за хлебом эта странная ведьма Гелерова, которая и поздороваться-то нормально не умеет, но потом переключилась на двадцать три кроны, которых недоставало в кассе к концу дня.

А продавщица в магазине вообще не заметила отсутствия Ганы Гелеровой, хотя каждый понедельник в начале десятого она как штык являлась в магазин. Продавщицу гораздо больше беспокоило, что покупатели, несмотря на предупреждения и призывы санитарной службы, трогают руками весь товар, а ей приходится в этой суете еще за ними следить и делать замечания, чтобы не схлопотать неприятности.

Жители города были погружены в свои заботы, так что никто не заметил, что два вечера подряд окна в квартире их соседки Ганы Гелеровой оставались темными, а шторы не задернутыми.

Когда я поднималась по лестнице к ее квартире, она бредила и в жару лихорадки боролась со своими кошмарами. Она не воспринимала, что приехал толстый врач и ее повезли в больницу. К тому времени она уже оказалась на рубеже, оставалось всего несколько шагов до той невидимой стены, чтобы найти своих близких и наконец узнать, как закончилась жизнь ее матери Эльзы и дедушки с бабушкой.

Пока я топталась на тротуаре площади, которая в ту пору называлась Сталинградской, и высматривала высокую фигуру своего спасителя, тетю Гану привезли в районную больницу. Инфекционное отделение было переполнено. Больные лежали в коридорах, а персонал был изможден и перепуган не меньше пациентов, так что «скорую» сразу от проходной перенаправили в больницу в Градиште. Толстый врач вышел, поскольку рассудил, что в его присутствии нет никакой нужды: все равно эта пациентка при смерти, и ей, в отличие от других, уже ничем не поможешь. Больная была настолько обессилена лихорадкой и несколькими днями без еды и питья, что не оставляла доктору никаких надежд.

В тот момент, когда я в темном коридоре нашего дома отчаянно пыталась нашарить ключи, тетю Гану принимали в больнице города Градиште. Сестры сняли с нее черный свитер, платье, чулки и белье, все это запихнули в мешок и отправили на дезинфекцию. Потом ее помыли, надели сорочку, заставили выпить немного сладкого чая и отвезли в палату, где ей предстояло ждать смерти.

Я в тот вечер засыпала в темном чулане на втором этаже дома, похожего на корабль, и мне даже во сне не могло привидеться, что я уже не вернусь домой.

Тетя Гана лежала с двумя другими умирающими в тесной больничной палате и боролась с ночными кошмарами. Она отчаянно отпихивала руки, которые снова и снова выталкивали ее из вагона поезда, хваталась за железные двери, но пальцы ее совсем не слушались. Все тело ныло, по щекам текли слезы, рот скривился от страха, а в голове билась одна-единственная мысль: «Нет, только не туда,