исчезнуть, стоит ли с ним возиться? Но Толстой тратит всего 3–4 фразы, и этот персонаж встает перед нами, как живой. Даже если это всего лишь внешние характеристики, но и внутренний мир этого человека тут же оживает в нашем воображении. Так всё пространство романа наполняется живыми людьми, которые ведут себя так, как могут вести себя только они.

Но постепенно не только второстепенные, но даже и главные персонажи начинают думать, говорить и поступать так, как живые настоящие люди никогда не стали бы. Чем больше в романе становится политики, тем меньше психологической достоверности. Образы, ещё совсем недавно столь живые, вдруг становятся фальшивыми, неестественными, вымученными. Толстой неожиданно становится вопиюще, потрясающе бездарен. Дело не в том, что героям вдруг начинают нравиться большевики, дело в том, что они начинают нравиться за то, за что они нравиться не могли.

Вот Даша попадает на заводской митинг, где перед рабочими выступает Ленин. Девушка, что называется, «поплыла», вождь мирового пролетариата её буквально загипнотизировал. Ленин действительно был хорошим оратором, бешеная энергия его выступлений могла очаровать человека и посерьёзнее Даши. Но тут важно, о чем говорит Ленин. А говорит он о том, что нельзя разрешать свободную продажу хлеба, это означало бы увековечить кулака. И Даша видит, как три тысячи рабочих отказываются от «грязного хлеба», не хотят его покупать. Девушка, захваченная общим порывом, тоже решительно отказывается от «грязного хлеба». Так образ Даши, тщательно, детально, изящно выстроенный, буквально рассыпается на глазах, талантливая художественная проза превращается в дешевую и фальшивую агитку.

Для начала не уверен, что такое выступление Ленина перед рабочими действительно имело место. Мысль здесь выражена вполне ленинская, он действительно утверждал: «Мы скорее ляжем костьми, чем разрешим свободную продажу хлеба». Но одно дело статейку на эту тему накропать, а совсем другое дело, глядя в глаза голодным людям, объяснять, почему он против того, чтобы они поели досыта, хотя хлеб в стране есть.

Ленин был безумным фанатиком, но политическим идиотом он не был. И он должен был прекрасно понимать, что голодного человека невозможно воодушевить призывами отказаться от хлеба. Вот если бы он говорил о том, что надо контру зубами на части рвать, что надо всех буржуев перерезать, и тогда жизнь станет счастливая, распропагандированные рабочие вполне могли ответить ему восторженной поддержкой. Но в ответ на рассуждения о недопустимости свободной продажи хлеба у рабочих могла появиться только одна мысль: «Значит из-за этого лысого мы и голодаем». Ленин не мог этого не понимать. Или он всё-таки был политическим идиотом?

До революции ни Владимир Ильич, ни Даша Буланова живых рабочих в глаза не видели, а иначе бы они знали, что работяги мыслят очень просто: я на заводе денег заработал, а тем временем крестьянин на земле хлеб вырастил. Я покупаю у него хлеб, и все довольны. Почему это хлеб «грязный», если он выращен честным трудом? И ни какая демагогия, ни какая софистика и казуистика не смогут объяснить рабочему, почему крестьянин не может продавать хлеб по свободным ценам, если он, рабочий, готов его купить?

У вас могут быть какие угодно теории по поводу сельской буржуазии с её частнособственническими инстинктами, которые перекрывают дорогу к светлому будущему, но для работяги всё это бессмыслица, так что вдохновлять его придется какими-то другими идейками. Если Ленин действительно прочитал такую речь перед рабочими, то встретить её могли только угрюмым и недобрым молчанием. И Даша не могла этого не заметить. Тем более избалованная барышня, которая ещё вчера была уверена, что булки растут на деревьях, ни как не могла проникнуться «правдой ленинских слов». Ей пришлось бы год усиленно промывать мозги, чтобы объяснить, почему честно выращенный хлеб при попытке его продать вдруг становится «грязным хлебом».

Мне-то известна коммунистическая демагогия, мне-то как раз промывали мозги, и не год, и не два. Но как всё это стало понятно рафинированной интеллигенточке с совершенно другим воспитанием буквально за 15 минут? Почему умный талантливый Алексей Толстой вдруг начинает писать, как тупой бездарь? Так надо же было на хлеб зарабатывать. И хлеб, который отрабатывал таким способом красный граф, был воистину грязным.

Впрочем, меня в «Хождении по мукам» более других интересует подполковник Вадим Рощин. Он мне вполне понятен, когда решает пойти в Белую Гвардию. Как ещё мог кадровый офицер отреагировать на большевистское беснование? Ненависть, которая сжимает его виски, психологически вполне объяснима. Но дальше всё становиться совершенно непонятно.

Подполковника в Белой Гвардии почему-то сразу невзлюбили. Он пошел к красным только для того, чтобы воспользоваться их эшелоном и попасть на фронт. Он же ни одного дня не воевал за красных. Почему же сослуживцы сразу прилепили к нему обидное прозвище «красные подштаники»? Почему сразу взяли его «под подозрение»? Допустим, способ, при помощи которого он попал на фронт, и правда не отличался надлежащим изяществом, но ведь все же сразу увидели, что он сражается очень храбро и весьма умело. В условиях войны это тут же снимает все подозрения, но Рощина по-прежнему не любят, хотя он ни разу не позволил себе ни одного пробольшевистского высказывания, ни разу не был замечен в сочувственном отношении к красноармейцам.

Мог среди белогвардейцев найтись такой подлец, как Оноли, сразу невзлюбивший Рощина по каким-то личным мотивам? Да, конечно, мог, на Белой Гвардии отнюдь не была установлена противоподлецовая защита. Но другим сослуживцам Вадима Петровича до этого не было бы никакого дела, из-за одного подлеца Рощин ни как не мог оказаться в психологической изоляции. Но вот подполковника переводят служить в другое место, там совсем другие люди, но и они почему-то сразу невзлюбили Рощина, теперь уже совсем без всяких причин.

А знаете, в чем на самом деле проблема Рощина? В том, что он хороший, а все остальные белогвардейцы — плохие. Вот плохие люди и не любят единственного случайно затесавшегося среди них хорошего человека. Понятно, что по этому принципу делаются лишь тупые и фальшивые агитки, не имеющие ни малейшего отношения к художественной прозе. Ни какой психологической достоверности образов, ни какой внутренней правды характеров, для тупой агитки всё это ни к чему.

В романе все белогвардейцы как на подбор мерзавцы. Тут уж и объяснять не надо, что в жизни так не бывает. Если собрать в одном месте десятки тысяч человек, то ни при каких обстоятельствах все они до единого не могут оказаться мерзавцами. Это запредельный уровень фальши, это такая ложь, которая сама себя разоблачает.

Помню фильмы о гражданской войне, снятые при Брежневе. Пожалуй, в любом