Если это сообщение действительно правдиво, о чем свидетельствует современный ему аналог из Померании, то оно еще не доказывает, хотя и предоставляет относительно достоверную информацию, что это дерево имело религиозное значение.

В этом случае нам намного легче предположить, что Várdträd в Уппсале считался зримой моделью Вселенной.

Поэтому мы можем изменить высказанную ранее гипотезу Нейрупа.

Мы считаем, что у Адама Бременского (Meister Adam) содержится указание на то, что в XI веке возле Дома Богов (то есть как и возле человеческого жилища) стояло дерево-хранитель Várdträd. Возможно также, что оно было возле источника, в который погружали поношения, предназначенные Богам.

Однако такие деревья были не подражаниями, а наоборот – источниками образов северных и исландских песен X и XI века. Они стали прообразом Мирового Древа.

Глава 16. Комментарии и бытовые примеры

Если кому-то еще образ дерева-хранителя представляется до сих пор неразрешенной психологической загадкой, то у нас, к счастью, имеется очень понятное и глубокое средство к его прояснению. Обратимся к творчеству поэтов, которые стоят у источника жизни и в своем творчестве отражают его.

Обладая глубоким даром наблюдения, Гете в «Страданиях юного Вертера» дает нам картину отношения между человеком и деревом.

Вертер встречает старого священника на его дворе, усыпанном орехами: «Старик совсем повеселел, и так как я не преминул восхититься красотой ореховых деревьев, дающих нам такую приятную тень, он, хоть и не без труда, принялся рассказывать их историю. «Кем посажено старое, мы толком не знаем, – сказал он. – Кто говорит – одним, кто – другим священником, а вон тому молодому дереву ровно столько лет, сколько моей жене, в октябре стукнет пятьдесят. Отец ее посадил деревцо утром, а в тот же день под вечер она родилась. Он был моим предшественником в должности, и до чего ему было любо это дерево, даже не выразишь словами, да и мне, конечно, не меньше. Жена моя сидела под ним на бревне и вязала, когда я двадцать семь лет тому назад бедным студентом впервые вошел сюда во двор».

Вертеру тоже полюбились эти деревья, и позже, когда жена нового пастора решила перестроить это место, так как там было неуютно, он впал в неистовство: «Я вне себя от бешенства! Я способен прикончить того мерзавца, который нанес им первый удар. Если бы у меня во дворе росли такие деревья и одно из них погибло от старости, я бы горевал всей душой, а чему мне теперь приходится быть свидетелем! Одно только отрадно, дорогой друг! Есть еще человеческие чувства! Все село ропщет, и, надо надеяться, пасторша почувствует на масле, яйцах и прочих приношениях, какую рану нанесла она своему приходу. Ибо зачинщица всему она, жена нового пастора (наш старик уже умер). Хилое, хворое создание, имеющее веские причины относиться неприязненно к миру, потому что она-то никому не внушает приязни. Она глупа, а мнит себя ученой […] Только такая тварь и могла срубить мои ореховые деревья. Подумай, я никак не могу прийти в себя!.. От палых листьев у нее, видишь ли, грязно и сыро во дворе, деревья заслоняют ей свет, а когда поспевают орехи, мальчишки сбивают их камнями, и это действует ей на нервы, это мешает ее глубоким размышлениям…»

Но перейдем от Гете к еще одному знатоку народной жизни. Петер Розеггер в своей работе о народных обычаях Альп «Gestalten aus dem Volke der österreichischen Alpenwelt’ (стр. 280 и далее) рассказывает о зажиточном крестьянине в Хагенцвейге на Эбене, который получил фамилию по названию своего имения. Его также называли Линденбауэр – то есть дословно «липовый крестьянин», так как на углу возле его закромов стояла большая липа. По этому признаку можно было его опознать, и проходящий мимо путешественник, торговец дровами или скотом мог сказать, что его двор – это «двор, у которого стоит старая липа».

Под этим деревом деревенский священник собирает детей с округи и проповедует им. За ним, на скамейках, составленных вокруг ствола, вечером священник сидит с семьей. Это дерево было дорого его родителям, и крестьянин почитает его чуть ли не с религиозным рвением. Отвар из его листьев он пьет как незаменимое универсальное средство от всех болезней, и, умирая, он завещает своему сыну беречь эту старую липу, которая должна защитить, если придет беда.

Сын наследует почтение к дереву, также пьет отвар из его листьев – липовый чай – и в случае неурожая он не решается продать это дерево на дрова за 45 дукатов, до того без сомнений продав позолоченный флюгер с крыши.

Когда же буря сломала это дерево и оно упало на дом и легло на крышу, Линденбауэр – «липовый крестьянин» – посчитал, что и его смерть пришла. С горьким криком он падает на пол: «Теперь я больше не Хагенцвейг, нет мне места в этом имении на Эбене»

Но в дупле поваленной липы он нашел горшок с золотыми монетами, который там спрятал его отец. Так дерево помогло этому крестьянину снова встать на ноги и восстановить свой достаток.

Разве это не показывает нам, что австрийский крестьянин Хагенцвейг смотрел на свою липу как тот же швед на дерево-покровителя Várdträd?

Глава 17. Ботру – Boträ

Várdträd также называют «ботру» – Bosträd или Boträ (то есть «дерево у места жительства»). Это обозначение либо дерева, которое относится к жилищу человека, либо жилища определенных существ.

В последнем случае это «ботру» обозначает такое дерево, которое уже не мыслится как тело или сущность, но как временное обиталище мифического духа природы, который существует вне зависимости от наличия такого дерева. То есть смерть этого духа не связана со смертью дерева.

У таких деревьев возносили молитвы, приносили жертвы на четверговые вечера (Donnerstagabend) – и в канун больших праздников, чтобы защитить человека и скот от порчи, несчастья и болезней. Жертва при этом – молоко или пиво: их выливали на корни дерева.

Еще в 1744 году мы находим упоминание о мужчине из прихода Фосс в Бохуслене (Bohuslän): он сломал ветвь у такого дерева-хранителя, но потом встал возле него на колени и попросил прощения, но все равно был наказан после того, как признался в своем поступке.

Часто считают, что в одном дереве может умещаться не один дух, а множество духов. Ниже мы приведем пример такого рассказа.

Рассказывают, что однажды, когда один крестьянин в Веренде (Värend) срубил такое дерево-хранителя местности, то вечером у него дома было слышно, как кто-то поет:

’husvilla ä’vi

husvilla ä’vi

husvill skal du ocksá bli’

Это буквально значило: «Мы потеряли наш дом, мы потеряли наш дом, и ты твой потеряешь».

Через день все его хозяйство сгорело дотла.

Такие мифические жильцы дерева имеют свое название: томтегуббе (Tomtegubbar). Это разновидности варда – духа-хранителя, которого мы уже описали ранее. В них мы можем увидеть духа дерева, который, согласно приведенным ранее сказаниям, переходит из поваленного дерева в несущую балку дома или корабля и становится домовым, хотя является духом-хранителем еще при жизни растения. Иногда такой дух живет в стволе, а иногда между корней дерева.

В Бонлене (Bohnlän) живут томтегуббе (что значит «старшие по двору», они же скандинавские ниссы или томте) – это домовые кобольды, которые живут с нами в этом мире Мидгарде (Mittelgard) и помогают крестьянам по хозяйству. Например, они ухаживают за скотом, переносят колосья с чужих полей на свои делянки, даруют дому благосостояние и хранят от пожара (eld och brand). Кстати, именно поэтому считается, что пожары случаются в тех домах, которые покинул этот дух. Об этом мы рассказывали выше. Также эти духи могут жить в дереве неподалеку от дома: по поверью,