Гоша тоже не торопился. В конце концов, и водки хотелось, и в баню, и к семье.

– Время сейчас – другое, – объяснял Акрам, – можно жить, да. Семья – святое, ради семьи – всё.

К тридцати годам сержант патрульной службы научился держаться меж добром и злом, и сам не знал, кто он такой, и был готов вот так вот: и нашим, и вашим, – лишь бы дом стоял и жизнь крепла. А смерть он мог различить, что называется, с трёх нот. Помнил, видел – не забудешь, не вернёшь.

Молчали до самого Нихалоя, приехали через час-полтора. На въезде Акрам сказал, что сейчас не видно, а вот завтра будет хорошо. Утром горы стоят в дымке, и смотреть это нужно обязательно.

Жарков не стал говорить, что уже видел эти горы, и не смотрел бы больше на них никогда.

Встретил Тимур – местный участковый, по совместительству какой-то там брат Акрама. Брат тут всегда родной, никаких двоюродных. У Тимура светила рыжая борода и бледнели сквозь чёрную ночь кудрявые волосы.

Поздоровались, обнялись. Жарков держался поодаль и лишь кивал, как дурачок, вроде знает-понимает, что тут и когда. Общались на своём, на чеченском, низко и тяжело. Будто камней набрали в рот и пытались раздавить их зубами, размолоть языком. Гоша понял: про него говорят.

– Это завтра, – сказал Тимур почти без акцента, – а сейчас отдыхать.

Разместились в подвале опорного пункта: боевое дежурство, такие правила. Нельзя покидать пост, хоть и дом – вон – через два просвета.

Жарков лёг на раскладушке вместе с автоматом. Взвизгнули под тяжестью старые металлические прутья, уставное одеяло разлилось по уставшему телу.

– Это, – сказал Тимур, – водка есть, хочешь?

Жарков не пил уже два месяца – в расположении трезвый беспредел, до города в крайних случаях. Живи как можешь.

– Ночью?

– Да ладно тебе, – улыбнулся.

Он, конечно, согласился, не раздумывая, и Тимур включил свет. Акрам ещё не ложился, и только разминал бока худой угловатой подушки.

Одна рюмка на троих. Акрам сказал, что не пьёт. Тимур поддержал – пьёт, но редко. Жарков пил с удовольствием. Товарищи сидели рядом и смотрели, как русский боец расправляется с их водкой.

– Закусывай, – просил Тимур, и ставил тарелку с шашлыком. – Овощи можно.

Жаркову, может, не совсем было удобно пить и есть под пристальным чеченским надзором. Но так хотелось и пить, и есть, что ладно, господи, подумаешь. Ничего. Нечего тут разводить бодягу.

– Завтра привезут, – намекнул Тимур, – будем работать.

– Привезут, – согласился Жарков и занюхал рукавом. Баранину не любил, больше свинину. Жевал медленно, размачивал в соусе. Водка оседала и горчила как настоящая. Выпил – всю. Мог больше, но устал в дороге, наверное, и так внезапно отключился, что лишь запомнил, как Тимур волочил его обратно к раскладушке и некрасиво рычал на Акрама.

«Пьяный… дохлый… обещал».

Пьяный всегда спит крепко, но спит мало. Меньше, чем заслуживает.

Жарков поднялся в ночи. Искал воду, нашёл только заварку. На цыпочках прошёл мимо спящих чеченцев, хрипнул дверью.

Ночь кряхтела, живо и понятно говорила на всех языках сразу: топотом дороги, речным цоканьем, шорохом гор, уткнувшихся в самое небо. Гоша зевнул глубоко и больно.

Опорный милицейский пункт, скромное здание из грубого камня. Крыша поехала, к земле тянулся измученный лист шифера, и российский флаг, пришпоренный к сутулому козырьку входа, тоже печально клонился, изредка надрываясь от случайного ветра.

– Ты зачем встал? – пробасил Тимур.

Голос, тяжёлый и грубый, какой бывает в первые минуты после долгого сна. Жарков растерянно моргнул, правым и левым.

– Да я это, – не знал, что сказать, – пить хочу не могу, – оправдывался.

– Ночью – не надо здесь. Сам, да, понимаешь?

Больше да, чем нет: Жарков понимал, – но что могло случиться с ним, молодым и красивым? Всё будет правильно. Жизнь не пройдёт, никогда не кончится.

Тимур вытащил полторашку. Гоша неуверенно принял в надежде, что вода питьевая, а не для этих самых целей. Слышал, как тут принято – не верил, пока не увидел. Прямо рукой – туда и сюда, вроде как начисто.

Выпил, убедился. Чистая, ледяная, продрала до трезвой зарубки. И хоть тресни – ни в одном глазу. Можно бахнуть ещё, да нельзя больше.

Остались дышать. Ночь уснула, и ничто не предвещало. Если хочешь жить правильно – слушай, когда говорят, и молчи, когда не просят.

– Я это… – сказал Жарков.

– Скоро привезут, – перебил чеченец, – мы бы сами, да не можем. Ты – русский, тебе всё равно.

Привезли утром. Жарков шатался туда-сюда, спать не думал. Чужая шконка всегда жёстче, и скрипит по-девчачьи нехорошо.

Он стоял и смотрел, как просыпаются горы, сбрасывая скомканное покрывало тумана. Обычные горы, подумаешь. Обычное утро, ничего такого, о чём говорил добрый Акрам. И вообще лучше дома – ничего нет, а тут разве дом.

К воротам прижалась милицейская «буханка». Двое высоких, как на подбор, в камуфляже и берцах, сопроводили в здание девушку, и тут же прыгнули обратно, газанули пылью и пропали в новом дне.

Мало ли, зачем, думал Жарков, и не решался войти. Потом появился Акрам и крикнул: «Долго ты? Пошли, пошли давай».

Заторопился послушно, словно Акрама наделил кто-то правом командовать, а Жаркова научил подчиняться.

Со спины – ничего, только вся укутана в чёрное. Сидела, неживая, шелохнуться не могла. Думай, говорят, день длинный.

Тимур отвёл его к рабочему столу, так и так, сказал: всё могу, всё умею, видел – всё, а с женщиной – не знаю, как. Семь эпизодов краж, наркота в крупном размере. А ещё, говорят, собой торгует.

– Представляешь, какой позор? Такой вот позор, – поднял руки Тимур, – а не могу. Расколешь, а? По-братски?

Жарков не понял. Точнее, понял, но сам хотел пойти в отказ – он тут порядок общественный охраняет, и то в качестве приданных сил. Какие женщины, боже мой. Таких обязательств не имеет, и прав никаких.

Акрам ушёл во двор, и Тимур следом. Делай что хочешь. Но явка с повинной нужна.

Гоша сам не любил работать с женщинами. Добиться признанки тяжело. Бить нельзя. Но можно смотреть бесконечно долго и ждать, пока что-нибудь да случится.

Он так и ждал, и смотрел, и хотел уйти. В голове звенили похмельные аккорды, и кровь из носу был нужен рассольчик или какой-нибудь супец, желательно с грибами.

Вспомнил домашние обеды; жена старается: курица с картошкой, борщ со сметаной, зелень