Шрифт:
Закладка:
Как и много лет назад на заре покорения столицы, Лариса в кой-то веки полностью расслабилась. Она покорилась и доверила себя в руки мужчины, который точно знал, что делать. Это было уже не так феерично и погранично, но это точно было хорошо, долго и обстоятельно. А едва она начала привыкать, как Боря вновь вошёл на всю глубину и коснулся её внутренней красной кнопки.
— Да твою ж ма-а-а-ать! — крикнула она, словив радужных зайчиков в глазах.
Но вместо того, чтобы отбросить его или закричать «не в меня!», лишь без всяких сомнений обхватила его спину, прижалась плотно-плотно и замерла, ощущая уже новый этап наполнения.
Тогда-то Лариса и решила для себя, что навсегда избавится от всех своих игрушек. А Сибирь, судя по ощущениям, не так уж и далеко от столицы.
Было бы желание!
Глава 4
Залетные
Оба вернулись на кухню в ночи. Лариса включила свет. Она в халате и с блеском в глазах, что остался от внутреннего пожара. Такой уже не горит. Просто искры, но приятно. Хоть дым из одного места и развеяло кондиционированием.
«Кому надо, тот увидел. Остальные не спалят», — отметил внутренний голос.
Боря улыбнулся, мятый, как туалетная бумага. Если присмотреться пристально, то даже немного использованный, но довольный. Теперь в дороге проще будет. Ничего не отвлекает. Вот с утра прямо и поедет. Ничего не топорщится, проезжая рядом с девушками на обочине, не давит со дна и не распирает изнутри.
Он свободен, просветлён и перезагружен. А на стоящих вдоль трасс красоток можно снова смотреть с осуждением. Ибо теплее надо одеваться!
«Зима всё-таки, а они оголяются», — одновременно восхищался и порицал внутренний голос, когда пялились на дорогу, а не на сиськи в облаках, пока стояли на перекрёстках и переездах.
Но он пока не в дороге!
И Глобальный подхватив нож, уже без стеснения принялся за остывшую говядину. Отрезал не тонкий ломтик, а сразу кусок с палец, которым можно дать леща. Сверху полил горчицей и аджикой, чтобы пробрало до пяток. Подумав, добавил кетчуп, проигнорировав как перчики на рисунке, так и иероглифы на тайском.
— Борь, тебя порвёт, — предупредила Лариса. — Он очень острый. Прям… очень!
— Да я гвоздь могу переварить! — отмахнулся сантехник. — Я, когда в гараже жил, только горчицу и хлеб ел одно время. Так что за меня не переживай.
— Ну смотри, — пригрозила она одними глазами.
А те такие блядско-непосредственные. Как у женщины, что многое повидала, но ещё на многое способна. И многое простит заочно.
Первый кусок не пошёл, а провалился, восполняя потери в калориях. Второй гость распробовал неспешно, жевал со вкусом. Затем что-то пошло не так и слёзы брызнули из глаз. И резко захотелось вывернуться наизнанку. Вернуть всё как было.
— Ого!
Вместо стакана пришлось подхватить сразу графин с морсом. Пил Боря залпом. Плакал и пил. Пил и плакал. Порой немного дышал.
А вот выдыхать пришлось как раз много, в основном изображая дракона.
«Так вот откуда потом на мусорке унитазы с пробоинами появляются!» — припомнил внутренний голос.
— Твою ж мать! А-а-а! Сейчас сдохну! — признался сантехник, ранее не знакомый с прямыми поставками острого соуса из «королевства слонов».
— Я предупреждала. Меня надо слушать.
Ларису отпустило в моральном плане, рассмеялась над ужимками. А сама взялась за банан. Не столько из-за голода, сколько по привычке.
«Всё-таки к хорошему быстро привыкают», — ещё подумала Де Лакрузо.
Тем временем попытки замахать руками проявление капсаицина на языке сантехника окончательно провалились. И дева, поедая банан, сама смеялась до слёз. Перед ней был уже не умелый герой-любовник, а немного повзрослевший пацан, в котором каким-то чудом выжил ребёнок. Будь им обоим по шесть-семь, такой смог бы ради неё отпиздить крапиву или выёбываться на велике без рук до первого падения. А потом она отвела бы его домой и сдала маме. И его бы ещё и наругали.
А лет в восемь-девять он мог впервые за неё подраться с пацаном постарше. Конечно, проиграть. Но она бы оценила его геройский поступок и впервые поцеловала в щёку. В тот момент, когда размазывал бы слёзы по щекам или стирал подорожником кровь со скулы.
Если прибавить ещё пару лет к тому возрасту, то его будет осуждать математичка за поведение, так как будет кидать ей записочки со всяким. А училка русского языка говорить, что из него ничего не выйдет, когда прочитает примерный текст. Ровно так, как говорили в школе ей, когда впервые призналась в чувствах к мальчику, но была высмеяна перед всем классом, написав «давай сосаца» в первом пылком предложении в жизни.
А вот если бы они встретились в институте, то переспали бы на первой же вписке, а потом стерли номера, заблокировали друг друга и делали вид, что ничего не произошло, когда встречались бы в коридоре или у дверей кабинета. Но ровно до следующей пьянки-гулянки.
Однажды они обязательно признались бы друг другу, что по жизни надо идти вместе и начали бы играть в семью. А потом постепенно понимать в чём была суть игры и начинать жить в семью.
И столько всего пронеслось перед глазами Ларисы в моменте, что сердце щемануло. И слеза потекла уже не от смеха.
Вот почему он не встретился ей раньше? И почему он не старше хотя бы лет на десять?
Однако, жизнь распорядилась так, что он родился позже. Намного позже. И если она помнила наизусть все песни Пугачёвой (хоть со временем и возненавидела их), то он наверняка слушает рэп и зачем-то говорит «йоу».
Единственное, что их может связывать, это осуждение Горбачёва. Но на том свете уже не пнуть пятнистого.
«Сбежал он народного гнева», — вздохнула Лариса, доедая банан: «Наверняка, Ленин со Сталиным и так неплохо его встретили. И на месте новых пятен растут уже новые рога. В новой жизни Мишка родится в лучшем случае с залупой на голове. А Ельцин точно будет улиткой. Это пожелание от миллионов загубленных душ… Но что-то меня начинает не туда заносить. К чему сожаления о прошлом и мечты о будущем, когда надо здесь лишь этим моментом? Здесь и сейчас».
