— Серхио, ты рассказывал, дон Акунья учил фехтованию. У него, наверное, были комплексы упражнений, укрепляющие руки?

Так-то я и сам многое помнил, но если уж отыгрывать амнезию, то во всем, а то если Серхио решит, что ко мне перешли знания с алтаря, потом его не разубедить.

— Как не быть — были, — согласился он. — И для рук, и для ног, и для дыханья. И я их все помню, проводил, потому что часть разминок с учениками. Никак решили заняться?

— Лишним не будет, если уж я без семьи остался.

— Тогда выберемся и начнем. Пока на вас столько свалилось, что как бы не треснуть от избытка нагрузки. Нам выйти надо. Небезопасно здесь.

Глава 7

Кашу нам в наследство оставили потрясающую. Или мы просто оголодали до озверения? С собой продукты мы прихватили, но останавливаться на дороге на перекус было сущим самоубийством. Мы и без того чуть не стали чьим-то обедом. А здесь было тихо, спокойно, сытно. Крупа была неизвестная, чем-то по виду похожая на пшенку, но на вкус — совсем не она. Мясо тоже казалось странным. Но я ни на миг не засомневался, что еда годная — я ж теперь плоть от плоти этого мира, а значит, не отравлюсь тем, что местные едят.

Как ни были мы голодны, приговорили только половину котелка, после чего Серхио сыто рыгнул и предложил оставить на завтра, а потом с видом фокусника из-за первого большого котелка вытащил второй, маленький, в котором, как оказалось, он заварил травяной чай.

— Травки местные? — заинтересовался я, принюхиваясь к незнакомым запахам.

— Упаси всевышний, дон Алехандро — с искренним возмущением посмотрел на меня Серхио. — Ничего отсюда просто так нельзя есть или пить.

— А это? — Я кивнул на источник. — Уверен, воду для чая и каши брали там.

— Это — исключение. Даже росу на Сангреларе собирают в бутыльки и продают. Самая ценная — из глубин острова.

— А что будет, если ею напиться? — заинтересовался я и пригубил чай. Вкус показался непривычным, но не неприятным.

— Плохо будет. Избыток дикой чародейной энергии покидает организм так быстро, как сможет. Над одним из учеников дона Акунья как-то подшутили, влили немного в его бутыль с водой, так у него кровеносные сосуды лопаться начали. Хорошо, у нас всегда лекарь дежурит. То есть дежурил.

— А что с ним стало? — тихо спросил я помрачневшего Серхио.

— С учеником-то? Да откачали. Лишнюю энергию вывели, сосуды заштопали, шрамы загладили до невидимости. Шутников, опять же, оштрафовали в пользу пострадавшего и школы фехтования.

— Я про лекаря. Его с вами не прихватили?

— Он с нами не ночевал. Но если вы намекаете, дон Алехандро, что к нему можно обратиться за помощью, то зря. Лекари, конечно, жизни спасать должны, но если стоит выбор между своей и чужой, то, сами понимаете, кто что выберет.

— А вообще, насколько это нормально, когда королевская стража врывается в дома и забирает людей на алтарь?

— Официально этого в стране нет.

— Как нет? А договор с моей матерью?

Забавно, но я даже сам не почувствовал фальши, когда сказал «моя мать». Неужели я начинаю считать своим мир, куда меня принудительно засунули?

— О таком только слухи ходят. Никто не знает точно, с кем заключали договора, если их заключали.

— И как давно ходят слухи?

— Мне почем знать? — удивился Серхио. — Сангрелар, почитай, в таком виде лет двести стоит…

— Сколько? — вытаращился я на него.

— Двести с небольшим, как последнего Бельмонте прибили, — добил меня Серхио.

— Двести лет… двести лет…

Меня как будто обухом по голове ударило, когда я осознал, что все близкие мне люди давно умерли. И неблизкие — тоже. Все, совершенно все, кого я знал, с кем общался, кого любил и ненавидел — никого не осталось в живых. И родных не осталось ни там, ни тут. Если старикашка был прав в своих прогнозах, то последний Бельмонте был моим сыном. Отцовских чувств я в себе не нашел, сколько их ни выкапывал. Возможно потому, что все продолжало казаться ненастоящим. Вот лягу спать, проснусь — и выяснится, что все это дурной страшный сон. Не может же быть такого, что моя душа в ожидании нужного тела болталась здесь больше двухсот лет, а для меня прошел всего лишь миг? Я хочу назад, в свое тело и в свою старую жизнь. У меня предзащита по осени должна быть. «Взаимодействие мод в гелий-неоновом зеемановском лазере на длине волны 3,39 мкм». Прекрасное вдохновляющее название. И настолько контрастирующее с действительностью, что, когда я повторил вслух, это оказалось последней каплей, и вой из меня вырвался сам.

— Нате-ка дон Алехандро, выпейте. — Серхио ловко всунул мне в руки кружку с чем-то горячительным. — Эка вас приложило. Это отходняк после ритуала.

— Ты не понимаешь. Я умер.

— Так и я умер, — спокойно сказал Серхио. — Все мы здесь умерли. Но в отличие от падре Хавьера, мы получили в подарок от Всевышнего вторую жизнь. Выпейте, дон Алехандро, легче станет. Вино с корабля, лучшее из имеющегося. Поди, для принца наследного держали. Отпраздновать передачу. А мы отпразднуем новую жизнь.

Он мягко меня уговаривал, постоянно подливая вино, и в конце концов я нажрался с двух бутылок до отключки. Как будто выключателем в голове щелкнули — и все, нет больше ничего: ни тревог о прошлом, ни беспокойства о будущем.

И спалось хорошо. А как иначе? На свежем воздухе, после изнуряющей физической активности и принудительного вливания большого для этого тела количества алкоголя — чего бы и не поспать от души?

Утром я спросонья нашарил рядом с собой мягкую игрушку и удивился, почему не помню, что заночевал у Насти — из моих знакомых только у нее было огромное количество всякой пушистой и не очень мелочи, которая где только не валялась. Но тут мелочь в моей руке зашевелилась, зашкрябала лапками по ладони, и я рывком сел, одновременно открывая глаза. В руке у меня был паук нормального размера. Нормального, разумеется, по сравнению с камией, потому что у этого только туловище было сантиметров десять в диаметре, а ведь от него еще торчали восемь лап. Это создание было в точности похоже на спутника старикашки. Детеныш, наверное. Или у пауков из яиц вылупляются сразу взрослые особи? Про яйца я помнил, остальное — нет.

Мы с пауком изучающе смотрели друг на друга. Время от времени он недовольно поводил лапами и скрежетал, намекая, что живое существо, а не плюшевая игрушка. Почему-то по отношению к нему у меня не было ни страха, ни отвращения, хотя насекомых я обычно недолюбливаю. Но насекомое таких размеров и пушистости — это практически млекопитающее. Паук был мил и неагрессивен.

— Дон Алехандро, — прошептал Серхио, — осторожно опустите ками на землю. Очень осторожно и мягко. Как он только вас не укусил до сих пор?

— Больно кусается?

— Смертельно.

Я на вытянутой внезапно задрожавшей руке поставил паука как можно дальше от себя, чтобы у него появилось желание не укусить меня, а удрать. Вон как прошлый шустро смылся в кусты.

Но этот со мной расстаться не пожелал. Почти таким же быстрым смазанным движением как большой паук, мелкий метнулся ко мне, вскарабкался по одежде, устроился на плече и что-то возмущенно застрекотал в ухо. Мне показалось или его стрекот все больше и больше напоминал связную речь? Только галлюцинаций не хватало…

— Кто вы, дон Алехандро? — неожиданно спросил Серхио. — Не потому ли алтарь вас пощадил, что на самом деле вы Бельмонте?

— Я? — опешил я. — Какой из меня Бельмонте? Они же все великими чародеями были.

— Но Алехандро Торрегроса чародеем не был. Его проверяли у алтаря. А с алтаря вы встали с чарами.

Он оказался слишком близко к моей тайне, о которой я не собирался никому рассказывать.

— И без знаний, — напомнил я. — Падре Хавьер говорил о вмешательстве Всевышнего. Возможно, он отобрал память и дал возможность творить чародейство? — Серхио недоверчиво молчал, пришлось добавить еще аргумент: — А у кого-то из Бельмонте был ками, если ты посчитал его появление признаком того, что я к ним отношусь?

— Если и был, то уже давно умер, — сообразил Серхио. — Получается, этот выбрал вас по воле Всевышнего?

— В смысле выбрал?

— Покровителем, чтобы получить защиту и энергию, — пояснил Серхио. — Но вы-то слабый чародей, дон Алехандро…

— Ага защиту и энергию, — пробурчал мне прямо в ухо злой узнаваемый голос. — Я чуть не сдох, пока дождался тебя, наглый необученный чародей.

Я посмотрел на ками, тот уставился на меня своими блестящими глазками. Ни лапы, ни жвалы у него не шевелились, тем не менее