– Да, – отвечает эксперт. – Это обязательная процедура.

– Вы заметили какие-нибудь необычные отметины или синяки на теле?

– Да. У жертвы имелись синяки на горле, вызванные удушением, и на руках, полученные в результате сдерживания. Синяки были красновато-фиолетовые и имели резкие края, то есть были получены в течение двадцати четырех часов до смерти. Кроме того, кожа на пояснице была повреждена посмертно, скорее всего в результате того, что тело тащили. Разницу между двумя типами повреждений можно видеть на фотографиях. Полученные после смерти имеют желтоватый оттенок и уплотнены. – Доктор указывает на другую фотографию, где снято лицо Джесс. – Жертва была сильно избита. У нее перелом основания черепа, синяки вокруг глаз, сломан нос. У нее не хватало переднего зуба.

– Вы смогли определить, эти повреждения были получены до смерти или после?

– Появление синяков свидетельствует о том, что удары были получены до смерти. Зуб… ну, точно я не могу сказать, но, похоже, это был тот, что засунули ей в карман.

– Можно ли ударом выбить человеку зуб?

– Да, это возможно, – говорит доктор Нассбаум.

– На теле человека, который получил сильный удар по лицу, будут видны повреждения, схожие с теми, что вы нашли на теле жертвы?

– Да.

– Доктор, после проведения вскрытия и изучения результатов из токсикологической лаборатории вы сформировали мнение о причинах смерти, которое имеет под собой достаточно прочные медицинские основания?

– Да. Я определил, что это было убийство.

– Что явилось причиной смерти Джесс Огилви?

– Тяжелая травма головы, повлекшая за собой появление субдуральной гематомы – кровоизлияния внутрь черепа, характерного для удара или падения.

– Как скоро наступает смерть в случае субдуральной гематомы?

– Она может быть мгновенной или наступить в течение нескольких часов. В данном случае смерть наступила вскоре после получения травмы.

– Синяки, обнаруженные вами на шее и плечах Джесс Огилви, имеют отношение к ее смерти?

– Нет.

– А выбитый зуб?

– Нет.

– И в ее крови не было ни алкоголя, ни наркотиков?

– Нет, не было.

– Итак, доктор Нассбаум, – говорит Хелен Шарп, – единственной фатальной причиной смерти Джесс Огилви, обнаруженной вами во время вскрытия, явился перелом основания черепа, спровоцировавший кровоизлияние внутрь черепа?

– Именно так.

– Свидетель ваш, – говорит прокурор, и Оливер встает.

– Все эти повреждения, обнаруженные вами на теле Джесс Огилви… – говорит он. – У вас есть предположения, кто мог их нанести?

– Нет.

– По вашим словам, субдуральная гематома может появиться вследствие удара или падения.

– Верно.

– Нет ли вероятности, доктор, что Джесс Огилви споткнулась, упала и получила субдуральную гематому? – спрашивает Оливер.

Эксперт смотрит на него и слегка улыбается.

Такие улыбки я ненавижу, они могут означать «Надо же, какой умный», а могут «Ну и болван».

– Это возможно, что Джесс Огилви споткнулась, упала и получила субдуральную гематому, – говорит доктор Нассбаум. – Но я сильно сомневаюсь, что она пыталась сама себя задушить или выбила себе зуб, надела задом наперед трусы, протащила себя триста ярдов и завернулась в одеяло в кульверте.

Я громко смеюсь – это такая замечательная фраза, что ее можно записать и включить в сценарий «Борцов с преступностью». Мама и Оливер оба глядят на меня, и выражения их лиц прочесть легко. Они оба на сто процентов в ярости.

– Не пора ли нам сделать успокоительный перерыв? – спрашивает судья.

– Сенсорный! – резко отзывается Оливер. – Сенсорный перерыв!

Судья Каттингс откашливается.

– Я принимаю это за утвердительный ответ.

В сенсорной комнате отдыха я ложусь под утяжеленное одеяло. Мама уходит в туалет. Тэо кладет голову на вибрирующую подушку. Он говорит сквозь зубы, и голос у него как у робота:

– Пощекочи меня, Элмо.

– Джейкоб, – обращается ко мне Оливер после минуты и тридцати трех секунд молчания, – твое поведение в зале суда меня очень сердит.

– Ну, ваше поведение в зале суда меня тоже очень сердит. Вы до сих пор не сказали им правду.

– Ты знаешь, еще не пришла наша очередь. Ты видел судебные процессы по телевизору. Сперва выступает обвинение, а потом нам нужно будет исправить разрушения, нанесенные Хелен Шарп. Но, Джейкоб, ради Христа… Каждый твой эмоциональный всплеск или смех над словами свидетеля добавляет разрушений. – Оливер смотрит на меня. – Представь, что ты присяжный и у тебя дочь такого же возраста, как Джесс, а обвиняемый смеется во весь голос, когда медицинский эксперт рассказывает о трагических обстоятельствах смерти жертвы. Что, по-твоему, говорит сам себе этот член жюри?

– Я не присяжный и ничего об этом не знаю, – отвечаю я.

– Последние слова медэксперта были довольно забавные, – добавляет Тэо.

Оливер хмуро глядит на него:

– Я интересовался твоим мнением?

– А Джейкоб интересовался вашим? – огрызается Тэо и бросает в меня подушкой. – Не слушай его, – говорит он мне и выскальзывает из сенсорной комнаты отдыха.

Я замечаю, что Оливер не сводит с меня глаз.

– Ты тоскуешь по Джесс?

– Да. Она была моей подругой.

– Тогда почему ты этого не показываешь?

– Зачем? – спрашиваю я, садясь. – Важно то, что я чувствую это. Вы никогда не смотрели на человека, который устраивает истерику в публичном месте, с мыслью: ему действительно так плохо или он хочет, чтобы окружающие об этом узнали? Если вы показываете всему миру свои чувства, это как будто загрязняет их, делает менее чистыми.

– Ну… большинство людей держатся иного мнения. Большинство людей, когда им покажут снимки с вскрытия тела человека, которого они любили, расстроятся. Может быть, даже заплачут.

– Заплачут? Вы шутите? – говорю я и повторяю фразу, которую слышал от детей в школе: – Я бы убил за возможность побывать на этом вскрытии.

Оливер отворачивается. Я уверен, что неправильно понял его.

А вы?