– Может, кто-нибудь корни подрубил?

– А у кого такая надобность?

– Ну мало ли, ведь не может дерево чувствовать?

– Я почем знаю, может или не может, только высохла, и все. Мужик больно хороший был. Сказывают, Тоська на могиле всю ночь выла, а чего выть, когда сама и угробила?

– Вот это любовь! Все бросил ради нее, а когда совсем невмоготу стало, и жизни не пожалел. Как в кино. Наверное, последний мужик от любви повесился. Теперь такие не родятся. – Лилька даже вздохнула.

– Ну ладно, бабоньки, подъем! – скомандовала Граня и принялась затаптывать теплинку.

Из-за поворота показался мастер Витя, которого Лилька успела обозвать Балериной. И кличка сразу прилипла. Когда Витя ходил, его длинные руки неподвижно висели вдоль тела, кисти он держал немного оттянутыми в стороны. Бригаде думалось, что балерины передвигаются именно так. Слишком уж несуразно выглядел он со своей застенчивостью на фоне путейских рабочих, этакой залетной, случайной птицей.

– Вон как свои чипилины передвигает! – сказала́ Граня, восторгаясь Витиной походкой. – Райку там шумните, он еще вчера обещал наказать ее за то, что после обеда усвистала.

– Ра-айк! Рай, Балерун идет.

Малинник не шевелился. Витя подошел совсем близко. Кричать еще раз было поздно.

– Здравствуй, начальничек! – выскочила вперед Лилька и сделала реверанс.

Слышал мастер или нет, как звали Райку, но хватился сразу. Он попытался нахмуриться, но лицо вместо сурового сделалось смешным. Лилька прыснула.

– Уж не влюбился ли в нее?

Балерина покраснел.

– А-а-а! На воре и шапка горит. – С трудом сдерживая смех, она перешла на серьезный тон: – Правильно, Витя! Девка молодая, здоровая. Это ничего, что рябая – с лица воду не пить. А то, что без института, так оно еще и лучше. Мужик ты слабохарактерный, грамотная тебя быстро оседлает, а эта сама на руках носить будет.

– Прекратите, Шабалова! – Всех в бригаде он называл по фамилии и только Граню, чтобы подчеркнуть ее положение, звал Аграфеной Ильиничной.

– Ну заладил: «Шабалова», «Шабалова», как на собрании. Я привыкла, чтобы мужчины меня по имени звали. Ты только послушай, какое оно красивое ЛИ-ЛИ-Я, цветочек. А то – Шабалова. Нет у тебя подхода к женщинам. Но если хорошо будешь себя вести, за Райку сосватаю. Сам ты все равно не сможешь. Райка не согласится – меня бери. А чего? Неужели откажешься?

– Прекратите! Аграфена Ильинична, где Вахрушина?

– Ага, все-таки Райка нужна. Ну конечно, она помоложе. – Лилька говорила намеренно громко, так чтобы за канавой было слышно.

– Придет твоя ненаглядная. По делам ушла. По нашим, женским. Райка!

Наконец кусты раздвинулись, и Вахрушина показалась на берегу. Бочком, мелко переступая и останавливаясь, чтобы удержать равновесие, она миновала бревна.

– Что ты, как вареная, телепаешься, не видишь, жених пришел… – Лилька хотела еще что-то сказать, но так и застыла, показывая рукой на суходол.

По полю к узкоколейке бежали двое мужчин. Один из них прижимал к груди грибную корзинку.

– Что это они? – неуверенно протянула Граня.

Вахрушина остановилась, так и не дойдя до бригады. А мужчины были уже близко. Механика Лукина Граня распознала по маленькому росту и кривым ногам. Второго, с корзинкой, она никак не угадывала. Лукин размахивал руками и что-то кричал на бегу. Слов было не разобрать, но бабы почувствовали неладное.

Райка так и продолжала стоять поодаль от всех. Почти у самой линии незнакомый запнулся, он падал, заплетаясь ногами и сильно кренясь вперед. И рухнул бы с размаху на корзину, но Лукин успел схватить его за рубаху. Полетели пуговицы, затрещала материя. Большое падающее тело дернуло Лукина, и он, не устояв, плашмя ударился о землю. Но товарищ его не упал, сделав по инерции несколько шагов, он остановился и осторожно опустил корзинку… Рубаха с вырванными пуговицами открывала широкую грудь в мокрых, скрученных в кольца волосах. Губы на красном потном лице казались белыми.

– Лахудры! Всех передавлю! – захрипел щупленький, перепачканный в земле Лукин.

Бабы не понимали, чем они виноваты перед этим маленьким, страшным человеком, но жались друг к другу, сбиваясь в кучу, и испуганно ждали.

– Все ваше отродье, переведу!

Лильку подтолкнули в спину, и, еще не зная зачем, она ватно шагнула вперед, но, оказавшись одна, почувствовала не страх, а, наоборот, – свободу, словно до этого ее кто-то крепко держал за руки и теперь отпустил. Она смело прошла мимо Лукина и заглянула в корзинку.

Там был ребенок.

Он лежал бочком на грибах. Его розовую головку опутывали редкие волосики, а на спине, словно родимое пятно, темнела прилипшая шляпка подберезовика.

Или механик перестал кричать, или она на время оглохла, но образовалась такая тишина…

Лилька медленно повернулась и пошла на бригаду.

Сделала несколько шагов. Остановилась и долго смотрела на баб, переводя взгляд с одной на другую, стараясь отыскать что-то нужное, очень нужное для себя. Она по очереди вглядывалась в них, растерянных и недоуменных, задерживаясь на ком-нибудь, возвращаясь назад, как бы сравнивая, но так ничего и не нашла. Отвела взгляд в сторону. Скользнула по красному лицу мужчины. Уперлась в одинокую нечеткую фигуру Райки. И услышала свой страшный крик.

Она подбиралась крадучись, стараясь ступать на шпалы, чтобы не шуршать галькой. Вахрушина стала медленно пятиться. Лилька насторожилась, готовая в любой момент к рывку. А когда Райка запнулась и упала, она вспомнила трусливый детский прием, где падают и кричат: «Лежачего не бьют». И вдруг она услышала за спиной топот ног – это бежала вся бригада…

Витя Балерина смотрел на кучу женских тел и не знал, что ему делать. От страха он что есть силы сжал веки, а потом и совсем отвернулся.

Первым опомнился напарник Лукина.

– Так и убить могут, – тихо сказал он и шагнул к свалке.

Большая часть ударов не доставала до Вахрушиной. Их принимали те, что были ближе к ней. Лилька чувствовала, как тянет кожу возле глаза. Ей было все равно, с чьим локтем она столкнулась, но распухший глаз не давал злости погаснуть. Ей хотелось мстить за этот синяк, за прежние, за которые отомстить не удалось, за исковерканную жизнь – во всем сейчас была виновата Райка. И с каким-то наслаждением месили острые кулачки мягкое, как тесто, тело.

Мужчины хватали взбесившихся баб и оттаскивали к канаве. И стоило отпустить вроде притихшую воительницу и отойти от нее, как та снова лезла в свалку.

– Прекратите это безобразие! Шабалова, как вам не стыдно? Это хулиганство! Самосуд! Вы ответите! – пытался уговаривать Витя. – Ну прекратите же!

Наконец он нашел слушателя. Из свалки выдавили Граню.

– Аграфена Ильинична, вам-то как не стыдно? Вы должны повлиять на них