недавно выводившего десятки тысяч протестующих на улицы русских городов из-за тринадцати человек погибших в Вильнюсе, теперь считал, что правозащитные организации должны всячески содействовать усилиям международного сообщества по прекращению войны в Чечне (где уже и на новом этапе погибли десятки тысяч). Это они, а не мы должны заниматься преступлениями совершаемыми в нашей стране, а мы им «должны способствовать». Все это было беззубо, в дозволенных для безопасности выступающих рамках и производило тоскливое впечатление.

Алексеева не посмела выступить на пленарном заседании, но опубликовала в сборнике сообщение о результатах проведенного Хельсинкской группы мониторинга по правам человека. После вежливого критического вступления следовало: «В России имеются все основные составляющие гражданского общества: независимые общественные организации, независимые средства массовой информации, частное предпринимательство, политические партии, хотя и очень слабое – местное самоуправление. Российское гражданское общество располагает мощным научным и интеллектуальным потенциалом».

Я говорил о том единственном, что мне казалось практически важным – о разгроме гражданского общества. Олег Орлов, которому я предложил председательствовать, не дал мне договорить, и опубликованный текст выступления мне кажется слегка смягченным. Тем не менее и в нем речь идет о том, что правозащитные (да и общественные) организации больше не регистрируются, а новый закон о политических партиях уничтожает и их. Секция, которую я вел, была о фабрикации КГБ уголовных дел в отношении русских ученых. С одной стороны это было откровенное нагнетание шпиономании в стране, причем одновременное «разоблачение» псевдошпионов в разных регионах ясно указывало на директиву из центра (впоследствии Солдатов нашел ее следы). С другой стороны, это было бесспорное запугивание и без того уже подавленной русской интеллигенции, причем в наиболее независимой ее части – научно-технической, имеющей налаженные международные контакты.

На практике никого, кроме профессора Сойфера, брат которого, живущий в Америке, смог его защитить, отбить у КГБ, как и в советские годы, не удалось. Чуть лучше оказалось положение экологов – Никитина, Пасько, но и в этом случае лишь благодаря мощному международному давлению.

Своей главной задачи «чрезвычайный съезд» не выполнил, да и не мог выполнить: он не превратил остатки правозащитного движения в мало-мальски консолидированную общественную силу. Каждый думал только о том, как ему выжить.

На последовавших заседаниях «Общего действия» быстро выяснилось, что Пономарев не только пытается стать председателем этих вполне неформальных обсуждений сложившегося положения, но еще и сделать само «Общее действие» руководящей организацией остатков правозащитного движения в России. Уже был подготовлен проект и проведено подготовленное Пономаревым голосование.

К несчастью, было очевидно, что это объединение служит лишь цели получения грантов и распределения их между послушными знакомыми организациями. Никакой разработанной программы практических общественных действий Пономарев не предлагал, да и не способен был на это. Правозащитное сообщество нуждалось не в командире из Москвы, а в стратегическом плане самозащиты и активных действий, но именно этого и не было. Предполагалось новое «государственно-общественное объединение». Его я еще смог поломать, но тут и Елена Георгиевна Боннэр в отчаянном поиске денег для выживания Сахаровского музея обратилась за ними к Березовскому. Тот их охотно пообещал, разрекламировал себя как продолжателя дела Сахарова, но денег не дал – обманул. Я говорил Алексею Семенову – сыну Елены Георгиевны, что нечего кормить тунеядцев – Самодурова и компанию, которые прямо утверждают, что они не правозащитники, выдумывают какие-то бессмысленные выставки вместо того чтобы оплачивать свое существование реальными серьезными правозащитными проектами, на которые музей и центр Сахарова без труда получил бы деньги. Алексей со мной согласился, но что он мог сделать из Америки. Приходить в эту компанию стало противно.

Вскоре подполковник КГБ Путин тоже решил провести конференцию неправительственных организаций прямо в Кремле. Почти все с охотой или без охоты туда пошли.

– Чего мне его бояться – пусть он меня боится, – говорила Лара Богораз. Страшно она его испугала.

Пересказывать, что я об этом думал, не хочу – все это опубликовано в журнале «Индекс», где моя статья с полным неприятием этой встречи – последняя под иронической рубрикой «В белом фраке». Председательствовала, естественно, Алексеева, лакейски подставила Путину стул и даже подняла весь Георгиевский зал на ноги, когда он входил.

Саймон Косгроув – посол Европейской комиссии в России – один из редких дипломатов, кого и впрямь тревожило положение в далекой от Великобритании России – решил провести обсуждение положения неправительственных организаций прямо в своей резиденции в Москве. Правда, с моей подачи, да и «Гласности» проводить конференции было уже почти негде.

Устало выступил Явлинский – «Яблоко» усыхало и сморщивалось на глазах, в Думе ничего сделать не удавалось, выборы фальсифицировались. Что-то говорил я (текст, естественно, не уцелел), скорее всего о давлении на неправительственные организации, наверняка – о попытке убийства в Краснодаре бывшего депутата Верховного Совета и Государственной Думы полковника юстиции Владимира Грицаня, а потом – активного участника нашего трибунала по Чечне и руководителя местной правозащитной организации. Защищая одного из предпринимателей в Краснодаре, он в чем-то задел интересы ФСБ и первого мая, когда еще шли какие-то праздники, а его родные по привычке ушли на прогулку, к нему вдруг позвонили два человека в белых халатах и сказали, что они из местной поликлиники и всем делают прививки от гриппа (какие прививки первого мая – тогда это был праздничный день). Он по доверчивости дал себе сделать укол и через двадцать минут начался сердечный приступ, который тут же перешел в тяжелейший инфаркт. К счастью, его соседом был врач, который успел принять все необходимые меры, дать необходимые лекарства и спасти его, хотя и в этом случае месяца четыре Грицань приходил в себя.

Поразительным цинизмом отличалось выступление Людмилы Алексеевой. Она с гордостью рассказывала, как расцвело демократическое движение в России, как «в сотрудничестве с прокуратурой» правозащитные организации добиваются по всей стране неимоверных успехов. Но почти никто с ней не спорил, хотя в перерыве благодарили меня за сказанное – из уцелевших правозащитных организаций половина уже получала или надеялась получить хоть какие-то деньги от Хельсинкской группы.

После нее выступил Аузан – чиновник, приставленный для контроля за нами (кажется, он возглавлял организацию «по защите прав потребителей»). И предложил в знак заслуг Людмилы Алексеевой устроить ее публичное чествование в связи с каким-то юбилеем.

Я поддержал его предложение, посетовал только, что возможности правозащитного сообщества для такого величественного события недостаточны и предложил, чтобы за организацию юбилея взялись Администрация президента и Генеральная прокуратура, которые ее так ценят. Зал начал смеяться, Алексеева поняла, что переборщила, и поспешила отказаться от этой блестящей идеи.

Подведение