«Октябрь был для многих, и очень многих, как бы ударом обуха по голове». «Не сразу после Октября это произошло, — писал Павел Антокольский о принятии Брюсовым новой власти. — Понадобились долгие месяцы (курсив мой. — В. М.), понадобилась череда размышлений и колебаний, чтобы этот серьезный, ответственный и требовательный человек и писатель нашел себя в эпохе, ориентировался во времени»{20}.

Тем не менее «это произошло». Известно, что на государственную службу Брюсова привлек народный комиссар по просвещению Анатолий Луначарский. Но когда и при каких обстоятельствах? В речи памяти Павла Сакулина 1 февраля 1931 года Луначарский вспоминал: «Когда революция переменила все в нашей стране […] были относительно редки случаи, когда представители интеллигенции предлагали свое сотрудничество нам и первыми входили в определенный контакт с Советской властью. Одним из таких визитов, которые оставили у меня глубокое воспоминание, было специальное посещение меня в Москве В. Я. Брюсовым и П. Н. Сакулиным. Они пришли вместе и сказали, что, по их мнению, никакого разрыва между интеллигенцией и ее традициями, как они это понимают, и совершившейся революцией нет, что затруднения, которые на этой почве возникли, представляют собою горькое историческое недоразумение и что они со своей стороны охотно взяли бы на себя вести переговоры о том, чтобы устранить дальнейшую отчужденность»{21}.

Даты встречи Луначарский не назвал. Н. А. Трифонов установил, что она могла произойти или в первой половине апреля, или в конце мая 1918 года, когда нарком был в Москве (после переезда Совнаркома в Москву Анатолий Васильевич еще почти год оставался в Петрограде), и склонялся к первой дате{22}. Иоанна Матвеевна, не называя дат, вспоминала о двух встречах мужа с Луначарским, после которых он получил приглашение работать в Наркомпросе {23}. Поскольку Брюсов начал служить не ранее июня 1918 года, наиболее вероятной датой встречи можно считать конец мая, через семь месяцев после переворота. В списке «продавшихся», который с начала года вела Гиппиус, имя Брюсова появляется только 2 июня{24}.

О чем шел разговор? Луначарский сообщил, что Сакулин и Брюсов, по их словам, «охотно взяли бы на себя вести переговоры» о разрешении конфликтов между интеллигенцией (писателями, журналистами и издателями) и властью. Они хотели уладить «горькие исторические недоразумения», выражавшиеся в арестах, обысках, реквизициях, закрытиях газет, журналов, издательств, литературных обществ.

Деятельность Брюсова с момента переворота до встречи с Луначарским отмечена подчеркнутой аполитичностью. Не вступая в прямой контакт с новой властью, он не принимал участия и в направленных против нее демаршах, вроде однодневной газеты «Слову — свобода!», выпущенной 10 декабря 1917 года с участием почти всех известных московских писателей — от Бальмонта и Иванова до Бунина и Вересаева. Еще продолжалась издательская деятельность и выплачивались гонорары, но цены стремительно росли, а деньги столь же стремительно обесценивались (из национализированных большевиками банков сначала выдавали крохи, потом — и вовсе ничего). В конце 1917 года издательство «Альциона» выпустило роскошным изданием не для продажи (100 экземпляров) сборник переведенных Брюсовым — но без указания его имени — эротических стихотворений римских поэтов «Erotopaegnia», в начале 1918 года — первое в России полное издание «Гавриилиады» под его редакцией (550 нумерованных экземпляров), повторенное для свободной продажи с изъятием шести строк. Тогда же «Альциона» заключила с Валерием Яковлевичем договор на книгу о метрике и ритмике русского стиха — первую часть давно задуманного учебника стиховедения, которая увидела свет в конце лета 1919 года под названием «Краткий курс науки о стихе»{25}. В августе 1918 года в издательстве «Геликон» вышел экспериментальный сборник Брюсова «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам», а Московский армянский комитет опубликовал «Летопись исторических судеб армянского народа»{26}.

Планов было больше, чем возможностей. Издательство Л. А. Слонимского не смогло выпустить третью книгу альманаха «Стремнины» (в первой появились «Египетские ночи», во второй — симфония в стихах «Воспоминанье») под редакцией Валерия Язвицкого, в которую Брюсов отдал поэму в терцинах «Страсть и смерть. Исповедь раба»{27}. Не увидел свет и сборник «Поэмы», доведенный в 1919 году «Альционой» до верстки{28}. 8 апреля 1918 года Валерий Яковлевич заключил договор с издательством «Творчество» о переиздании переводов из Верлена, 30 мая — с издательством Сабашниковых на книгу стихов для серии «изборников» русских поэтов. Михаил Сабашников также планировал выпустить в серии «Памятники мировой литературы» сочинения Тацита, предложив Брюсову сделать перевод, а тот интересовался перспективами издания «Энеиды»{29}. Всем этим замыслам не суждено было осуществиться. Не состоялось и сотрудничество в возобновленном утреннем выпуске «Биржевых ведомостей», куда Брюсова в конце мая 1918 года пригласил новый заведующий литературно-критическим отделом Аким Волынский{30}: остатки буржуазной прессы доживали последние месяцы.

Весной 1921 года Валерий Яковлевич завершил перевод «Фауста» и рассчитывал на его скорую публикацию. 20 апреля Госиздат «принял издание на себя»{31}, однако первая часть вышла в свет стараниями Луначарского лишь в 1928 году, а вторая не напечатана до сих пор. Несмотря на положительные оценки, «Фауст» Брюсова не смог конкурировать с версией Николая Холодковского: «Рядовой читатель […] отдаст предпочтение переводам старым, которые, в общем, читаются гораздо легче. […] Легкость прежних переводов в значительной степени — результат пользования привычным, трафаретным речевым материалом. Глаз читателя легко скользит по строчкам. Брюсовский перевод требует более внимательного и медленного чтения»{32}. Время для такого чтения пока не наступило.

Постепенное замирание издательской деятельности, вызванное как репрессивной политикой властей, так и воцарившимся экономическим и хозяйственным хаосом, вызвало к жизни новую форму общения писателей и читателей — чтения в кафе, претендовавших на звание литературно-артистических клубов. Уже 21 ноября 1917 года футуристы открыли «Кафе поэтов» на углу Настасьинского переулка и Тверской{33}. 23 февраля 1918 года в помещении бывшего кафе «Кадэ» на углу Петровки и Кузнецкого моста начало работу кафе-кабаре «Музыкальная табакерка», объявившее о проведении «Живых альманахов». «Художественными руководителями» были объявлены Бальмонт и Брюсов, но дело взял в свои руки энергичный Вадим Шершеневич, вспоминавший: «Бумаги не было. Книги не выходили. Люди, чтобы не разучиться азбуке, читали надписи на вывесках и ходили слушать живых поэтов»{34}.

Выступление Валерия Яковлевича в «Табакерке» вечером 20 марта описал в дневнике начинающий поэт Тарас Мачтет{35}.

«Я никогда не слышал его раньше, видел только на карточках и потому с интересом воззрел на эстраду, когда, наконец, Шершеневич, исполняющий роль конферансье, возгласил весьма торжественно:

— Господа, сейчас выступит поэт, произведениями которого отражается эпоха, стихотворения которого вам всем известны. Валерий Брюсов!

Публика зааплодировала, а я встал со своего места за печкой и даже захлопал в ладоши. Брюсов