— Это значит, что она толстуха? — хмуро уточнил Джозеф. — Прошу вас, называйте вещи своими именами.

— Да, ее хватит надолго, не то что этих… — проворчал мистер Греггсон, покосившись на дочь, но, увидев выражение лица собеседника, по-настоящему испугался и, переменившись в собственном, затараторил стандартную официозную чепуху: — О, я прошу вас простить мою дерзость. Я повел себя не как хороший гость. Сам полез в колодец, и мне нет прощения. Я просто излагал свои мысли вслух и отвечал на вопрос в меру лишь собственной искренности и…

— И только? — усмехнулся Джозеф. — Всего лишь толстуха Мими?!

Повисла пауза.

— Я хочу уточнить, — осторожно начал Греггсон. — То есть вы не держите на меня обиду за то, что я посмел покуситься на вашу дочь?

— Да бога ради! — рассмеялся Джозеф. — Ну вы меня и напугали своими «не сочтите за дерзость» и «показаться грубым»! Я уж полагал, что вы хотите отхватить кусок моего собственного локтя! И собирался бороться за него до последнего!

— Да, вышло очень забавное недоразумение, — вздохнул с облегчением мистер Греггсон.

— Так мы договорились? — спросил Джозеф. — Вы получите Мими, а я — вашу поддержку.

— Погодите, но я не полагал, что вы так легко согласитесь! — воскликнул Греггсон. — Неужели она вам совсем не нужна?

— А зачем она мне? — искренне удивился Джозеф. — Когда-то я полагал, что получу море удовольствия, наблюдая, как они с Сирилом начнут грызть друг другу глотки за мое наследство. Но потом понял, что они слишком привязаны друг к другу, так что забавы не выйдет. Вся их полезность уже иссякла.

— Но их мать! Неужели мадам Мегана так просто отдаст свою дочь?

— Да и ей она без надобности. А если вас это так беспокоит, мы скажем Мегане, что отдаем Мими вам на воспитание. Вас это устраивает? Вы согласны, мистер Греггсон?

— Хорошо. Давайте так: вы отдаете мне вашу дочь, и, когда в ковене начнутся свары, если все решится мирно, я поддержу Кэндлов. Если все дойдет до открытого противостояния, то я вынужден буду сохранять нейтралитет.

— Ловко.

— Благодарю…

Дочь мистера Греггсона вдруг покачнулась.

— Папа, мне… — прошептала она, — мне дурно…

— Я тебе что сказал? — гневно поднял руку мистер Греггсон.

Но наказать дочь он уже не успел. Ее ноги подкосились, и она начала падать…

Глухой удар головой о ручку кресла…

Совершенно белое, без единой кровинки лицо…

Растекающаяся по виску и скуле багровая клякса…

Девушка была мертва.

Мистер Греггсон бросил на нее лишь один-единственный взгляд. Оценив гибель дочери как нечто незначительное, словно потеря пятифунтовой бумажки, он хладнокровно поглядел на собеседника, как будто ничто даже не думало прерывать их разговор.

В тот же миг по окнам прошелся похожий на луч маяка свет от фар. С улицы донесся рев двигателя, а за ним последовали гудки: кто-то просил открыть ворота.

— Опять тыквы привезли, — усмехнулся Джозеф Кэндл, глядя на труп молодой девушки. — Быть беде…

Ключ повернулся в замке два раза по часовой стрелке, поднялся на второй уровень замочной скважины, после чего крутанулся еще один раз, но уже в обратную сторону. Дверь чердака открылась, пропуская человека. Спустя мгновение закрылась снова.

Человек, вошедший на чердак, был одет не слишком подходяще для посещения пыльных мест, забитых старым хламом, до которого никому нет дела. Вишневый костюм-тройка — с иголочки. Ванильная роза в петлице сюртука. Жилетка с золотыми пуговицами вся расшита тонкой вязью в виде переплетения плюща. Такой же узор покрывает и повязанный вокруг белоснежного воротничка галстук. Туфли блестят лаком…

Мужчина в вишневом костюме чиркнул спичкой и зажег свечу. Дрожащий свет вырвал из темноты чердака лицо Джозефа Кэндла.

Покосившись на громоздкий предмет, стоявший напротив входа и накрытый пыльным полотнищем, он поспешил запереть дверь: все те же манипуляции с ключом, только в обратном направлении.

Убедившись, что дверь заперта, Джозеф поставил свечу на старый письменный стол, после чего спрятал ключ во внутренний карман сюртука. Подойдя к высокому предмету, стоявшему напротив двери, аккуратно, чтобы не испачкать перчатки, взялся за край полотнища.

То, что под этим полотнищем скрывалось, своей формой напоминало огромную картину, размером с дверь, но, когда старший Кэндл сдернул ткань, оказалось, что никакая это не картина, а зеркало в резной черной раме. В одном месте на стекле виднелись засохшие багровые полосы, оставленные будто окровавленными пальцами.

— Ну-ну, — невесело усмехнулся Джозеф, достав из кармана большое кроваво-красное яблоко и длинный нож.

Он поставил стул, развернув его спинкой к зеркалу, и сел так, чтобы не видеть свое отражение. После чего начал резать яблоко.

Разделив его ровно на девять кусочков, Джозеф начал есть. Один за другим он методично пережевал и проглотил восемь кусочков, последний же, оценив как самый неказистый, выбросил, швырнув его через левое плечо.

Девятый кусочек яблока угодил точнехонько в зеркало, но вовсе не сполз по его гладкой поверхности, оставляя за собой мутный и липкий след, как можно было ожидать, — он впитался в нее с такой легкостью, словно ее вообще не существовало.

В тот же миг в самом зеркале что-то изменилось. Как будто его сперва залили чернилами, а после протерли. Черные пятна расползлись по углам, обнажая нечто скомканное в темных глубинах. Если бы не отражение чердака, можно было бы решить, что зеркало — это дверь, пробитая прямо в воздухе и ведущая в другую комнату.

На пыльном дощатом полу за порогом рамы, скрючившись, лежал человек.

— Угощайся, — сказал Джозеф и, развернув стул, снова уселся.

Человек в зеркале поднял голову. Возле его лица лежал кусочек яблока, слегка рассыпавшийся при падении и покрывшийся пылью. И тем не менее мужчина жадно схватил его и, даже не протерев, быстро сунул в рот.

Джозеф Кэндл закинул ногу на ногу и откинулся на спинку стула, наблюдая за ним.

Узкое лицо человека в зеркале было совершенно белым, на высоком, похожем на точеную кость лбу темнели пятна сажи, а всклокоченные черные волосы с седыми прядями торчали во все стороны. Из-за слоя пыли костюмные штаны и жилетка казались серыми. Закатанные до локтей рукава клетчатой рубашки обнажали разбитые в кровь кисти. Было очевидно, что пленник повредил руки о зеркальную стену, безуспешно пытаясь разбить ее. Подле стояли потертые туфли, которые он только что использовал вместо подушки.

— Славно выглядишь, — ехидно заметил Джозеф.