Моя ситуация была почти противоположной: Я делал все, чтобы прожить дольше, несмотря на то, что эмоционально был совершенно несчастен. Я была физически здорова, как никогда, примерно до 2017 года, но к чему это привело? Я была на ужасном пути, как в эмоциональном плане, так и в плане межличностных отношений. Слова моего психотерапевта Эстер Перель звучали в моей голове практически каждый день: "Зачем тебе жить дольше, если ты так несчастна?".

С некоторыми из моих пациентов меня объединяло то, что всем нам было проще просто избегать решения проблем, которые казались такими сложными и непреодолимыми. Я даже не знал, с чего начать - заметьте, я даже не осознавал, что мне нужна помощь, пока это не стало очевидным для всех вокруг. Мне пришлось дойти практически до конца, прежде чем я смог заставить себя посмотреть правде в глаза и отправиться в "Мост", это богом забытое, трудное, но в конечном итоге прекрасное место в лесах Кентукки, и начать делать работу, которую нужно было сделать: начать приобретать инструменты, необходимые мне для лучшего эмоционального функционирования.

-

Первые несколько дней в "Мосте" показались мне неделями, а может, и месяцами. Время просто летело незаметно. У меня не было телефона, и они даже забрали мои книги. Это было частью плана, чтобы заставить нас сидеть в собственных страданиях. Делать было буквально нечего. Я двигалась, как зомби, по ежедневным занятиям - от утренней чашки кофе до работы с внутренним ребенком и конной терапии. Единственным утешением для меня была утренняя тренировка в 4:30 утра, которая также была единственной зависимостью, которой мне все еще разрешалось потакать. В остальном не было ни облегчения, ни одиночества.

Перед приездом я попросил свою ассистентку позвонить и попросить отдельную комнату. Человек, отвечавший по телефону, в основном посмеялся над ней. "Скажите вашей Очень Важной Персоне, что мы так не поступаем. У всех есть соседи по комнате". Итак, у меня был сосед по комнате, который казался достаточно милым парнем, и у него было несколько довольно крутых татуировок, но, торопясь судить его (и всех остальных), я видел только различия. Он не учился в колледже. Он работал в механической мастерской. Ему нравились стриптизерши и кокаин. Его жена ненавидела его, а ведь в тот момент у нас могло быть что-то общее.

Поначалу я была замкнута. Больше всего я боялась двух ежедневных эмоциональных проверок, во время которых мы должны были описывать, что именно мы чувствуем в данный момент. Я не могла этого сделать. Я просто сидела и кипела. К среде или четвергу это уже стало почти шуткой. Мы все слышали хотя бы кусочки чужих историй, но никто ничего не знал о моей. В какой-то момент кто-то сказал: "Да ладно, чувак, ты что, серийный убийца, что ли? В чем дело?"

Я ничего не сказал. Не думаю, что моя соседка хорошо спала в ту ночь.

Наконец, через четыре или пять дней я больше не мог молчать. Они выделили почти целый день, когда мы все должны были рассказать истории своей жизни с самого начала. У нас было по часу на каждого, и мы должны были подготовиться. И вот я впервые рассказывал историю своей жизни группе совершенно незнакомых людей - даже Джилл не слышала ее целиком, - но рассказывал так, чтобы все было очень точно: это случилось, когда мне было пять лет, это - когда мне было семь, и так далее. Некоторые из них были сексуальными, некоторые - физическими. Но не все было так плохо, объяснила я. Эти события, какими бы ужасными они ни были, привели к тому, что в тринадцать лет я занялся боксом и боевыми искусствами. Мне приходилось бить мешки и людей, и это давало выход моему гневу. Я научился защищать себя, а также приобрел дисциплину и сосредоточенность - качества, которые оказались бесценными, когда в возрасте девятнадцати лет я переключился с бокса на математику.

Как бы ужасно это ни было, но именно мое прошлое помогло мне стать врачом, - продолжала я, немного защищаясь. Во время учебы в колледже я работала волонтером в приюте для подростков, подвергшихся сексуальному насилию, и за четыре года сблизилась со многими из них, в том числе с одной девушкой, над которой издевался ее отец. Когда она попыталась покончить с собой - одна из многих попыток, - я навестил ее в больнице. К тому времени я был старшеклассником и уже подал документы на лучшие программы по подготовке кандидатов наук в области аэрокосмической техники. Но я не был уверен, что это мое призвание. Время, проведенное с ней в больнице, помогло прозреть, что мне суждено заботиться о людях, а не решать уравнения.

Ну как, видите? заключил я. Часть моего прошлого, возможно, и была плохой, но в какой-то мере и она помогла мне встать на путь к лучшей жизни. Некоторые ребята, с которыми я рос и занимался боксом, тем временем арестовывались за вооруженное ограбление, заставляли девочек беременеть в старших классах и прочую ерунду. На их месте вполне мог оказаться и я. Так что в каком-то смысле, сказал я, мое насилие, возможно, спасло мне жизнь - мне даже не нужно быть здесь!

В этот момент один из наших терапевтов, Джули Винсент, прервала меня. В "Мосте" существует множество правил, и одно из самых важных - никаких минимизаций. Вам не разрешается преуменьшать что-либо из того, что говорит кто-то другой, и особенно не разрешается преуменьшать свой собственный опыт. Но она не стала меня за это отмечать. Вместо этого она задала простой вопрос: "Вам было пять лет, когда это случилось с вами впервые, верно?"

"Именно так", - ответил я.

"А вашему сыну Ризу уже почти пять лет, верно?"

Я кивнул.

"То есть вы говорите, что это нормально, что это случилось с вами, когда вы были в его возрасте, но вы бы не возражали, если бы люди делали это с Ризом сейчас?"

Еще одно правило в "Мосте" - нельзя подавать кому-либо платок, когда он плачет. Они должны сами встать и принести ее. Теперь настала моя очередь встать и подойти к коробке с клинексами. Все это вылилось из меня, и, наконец, я смогла осознать, почему я здесь, и начать тяжелую работу по распаковке последних