Шрифт:
Закладка:
— Каким хером я могу знать где они? — слова давались мне тяжело. Запёшкаяся на губах корка лопалась и вновь начинала сочиться сукровицей, — Если валяюсь в ваших застенках.
— Неверный ответ, — покачал головой человек, — Ворт, один удар, будь так добр.
— Всего один? — разочарованный голос палача донёсся откуда то сзади, — Да мы так неделю с ним возится будем, прежде чем что-нибудь выбьем. Давайте я ему лучше пятки прижгу. Вот тогда запоёт соловьём.
— Заткнись и выполняй, — оборвал его третий, — В прошлый раз я послушал твоего совета и засранец помер от боли прямо на пыточном столе, так ничего и не рассказав. Теперь по моему будешь делать.
Послышался разочарованный вздох. Несколько мгновений тишины. Тяжелый гудящий свист, вспарывающий воздух. Обжигающая вспышка боли, растянувшаяся попереёк спины, заставившая меня вскрикнуть. Кожа от удара лопнула. Между лопаток потекло что-то липкое.
— Я повторяю вопрос. Где они? — голос говорившего понемногу тонул в волне боли, расползавшейся по всему телу. Остатки сознания забились в угол черепа. Закрылись чем только могли, в надежде от неё спрятаться. Не получилось. Боль жгла. По телу то и дело пробегала дрожь. Пальцы скребли ржавчину кандалов, пытались вырваться.
— Я не… — в этот раз договорить я уже не успел. Послышался тяжелый свист. По телу прокатилась новая волна боли, отдавшаяся острой резью в отбитых почках. В голове зашумело. Мир перед глазами начал плыть и темнеть. Спасительное небытие вновь приготовило для меня свои холодные спокойные объятья.
— Где? — в голосе послышались раздраженные нотки.
Я хотел ещё раз ответить. Но не смог. Тело вновь дёрнулось от судороги. По спине потёк новый ручеёк крови. Но я этого всего уже не чувствовал. Сознание провалилось в темноту.
Она же была вокруг меня, когда я немного пришёл в себя. Спину разрывало. Рёбра и живот болели. Их что-то сдавливало. Бинты… судя по запаху пропитанные кровоцветом. Эти суки решили меня подлечить. Чтобы не сдох раньше времени. До того, как они получат нужные им ответы.
Я попробовал сесть. Не получилось. Всё тело тут же парализовала новая вспышка боли, вынудившая меня скорчится в позе эмбриона. Загремели цепи на кандалах. За дверью послышались шаги. Скрипнули петли.
— Этот ублюдок очнулся? — раздалось где-то вверху.
— Ну так тащи его обратно! — ответили откуда-то из коридора.
Удар. Мешок на голове. Несколько минут удушья. Яркий, слепящий свет пыточной камеры.
У них снова был всего один вопрос. Вопрос, на который ответа я не знал, да и знать не мог. Снова были удары. Один, второй, третий. Кожа лопалась. По спине текла кровь. Тело корчилось в судорогах, пытаясь вырваться из кандалов и орало. Сознание тонуло в волнах накатывающей боли.
В третий раз вопросы задавать уже не стали. Бить тоже. Раскалили добела какой-то железный штырь и принялись прижигать рёбра. Боли почти что не было. Вернее, её было настолько много, что мой разум перестал её воспринимать почти сразу. В памяти лишь остался запах палёной кожи и плоти, забивающий нос и липким комом встающий в горле.
В четвёртый раз были раскалённые иглы. Их загоняли под ногти. Тело выло. Корчилось от боли. Пыталось разорвать кожаные ремни, которыми мне стянули запястья и лодыжки. Живот сводило судорогами. Раны на спине открылись и она вновь была липкой от крови. Последнее, что я запомнил — остриё иглы, которое мне подносили к левому глазу.
На пятый заход ногти мне просто вырвали с мясом. Занимался этим Морт, напевая при этом детскую считалочку. «Сорока ворона кашу варила, деток кормила. Этому дала» — руку что-то дёргает, «Этому дала» — на крайней фаланге следующего пальца начинают проступать тёмно-алые капли. «И этому дала» — продолжает считать палач, хватаясь клещами за следующий палец.
Боли не чувствую. Её ощущает лишь тело. Бьётся в судорожных конвульсиях. Орёт, обдирая то, что ещё осталось от глотки. Складывается пополам, пытаясь успокоить резь в повреждённых кишках. Сознание же далеко за стенами этой тюрьмы. Там, где над серо-стальной гладью моря в чистом голубом небе реют крохотные силуэты чаек. Там, где прохладный бриз колышет густую зелёную траву на медленно отдаляющемся холме. Там, где он же наполняет своей силой белые широкие паруса, несущие меня навстречу спасительной тьме.
Потом события путались. Пытки продолжались одна за другой. Кажется был и молоточек с небольшим острым зубилом. И зубные клещи. Что-то очень похожее на клеймо, какое ставят на скот. Какие-то странные зажимы, в которых пальцы забавно похрустывали. Правда потом опухали. Однако остатки моего сознания уже привыкли к этому. Научились не замечать. Каждый раз, когда начиналось новое мучение, оно улетало куда-нибудь далеко. На белый берег лазурного моря. На купающийся в тёплых лучах заката холм. За стойку корчмы, на которой стояла кружка с холодным квасом.
Каждая последующая пытка переносилась всё легче. Просто потому, что от сознания оставалось всё меньше. Тело по прежнему дёргалось, конвульсировало, скручивалось и вопило от боли. Но осознать, что оно есть, что боль существует было уже почти нечему.
Не знаю сколько это продолжалось. Может день, может два. А может неделю или месяц. Я не помню давали ли мне еду. Не помню, когда в последний раз пил. Да и эти чувства уже не имели никакого значения. Жажда и голод мучали существо, которое могло испытывать боль. Меня же уже давно лишили этой возможности.
Глаз мне всё же не выкололи. Об этом я узнал, когда яркий дневной свет больно резанул, заставив зажмурить их оба. А когда открыл, то сквозь толстые железные прутья решётки увидел, как мимо проплывают каменные стены домов и низенькие карнизы небольших резных балконов. Меня куда-то везли.
Клетку сопровождал большой отряд храмовников. Человек двадцать, если не больше. Неужели они думают, что я могу сбежать отсюда? Нет. Что-то иное. Я — приманка. Они думают, что мои люди всё ещё в городе и надеются выманить их из укрытия? А может меня просто волокут на костёр? Хорошо бы. Тогда больше не будет открывающейся двери. Стражника, бьющего меня ногой в живот. Пыток.
Мы вышли на заполненную народом площадь. На мгновение в моей голове промелькнула мысль. Почти
