Шрифт:
Закладка:
— Так это что, любой мог придти и сказать «я главный»? Почему тогда к тому же Семенову люди не пошли?
— А потому что у Николая Павловича все указы… как бы это сказать-то? Все его указы просто узаконивают то, что большинству людей как раз и необходимо. Не всем, а именно большинству. И я, наверное, неправильно сказал, что он сам ничего не делает. Он делает, он думает, что сделать нужно сейчас, а что можно будет попозже сделать, и думает кто что сделать может и кому помочь вот сейчас важнее всего. Даже не так: он поначалу в Забайкалье своем работал Госпланом, а потом… то есть сейчас, просто следит за тем, чтобы Госплан работал. Раньше его знаний хватало, чтобы в небольшой республике все планировать, а теперь нужны знания десятков, сотен человек — и он просто следит, чтобы эти знания шли на пользу общему делу. И чтобы приложению этих знаний ничто не мешало. И никто не мешал. Поэтому он сейчас больше все новое изучает — но опять, не для того, чтобы что-то новое внедрять, а чтобы просто понимать, кто стране пользу приносит, а кто себе выгоды ищет стране во вред…
— Да, Станислав Густавович, понять вас… непросто, но основное, мне кажется, я все же понял. Одно не понял: почему ему тогда буряты поверили, что он вождем может стать хорошим?
— Это что-то… религиозное. Мне товарищ Кузнецов говорил: к людям Николай Павлович из путешествий своих вышел… в общем, у бурятов по узорам на одежде понятно кто этот человек и откуда. Так вот, по одежде Николая Павловича каждый бурят сразу определял: человек он не простой, его какой-то местный верховный бог по фамилии Заарин Тенгри такой одеждой одарил. А Заарин Тенгри, по монгольским верованиям — это тот, кто Темучина провозгласил Чингисханом…
— Вот теперь понятно, а вы все: ничего не делает, просто не мешает людям работать… Спасибо, — Сталин расплылся в широкой улыбке, — значит, у нас страной правит лично духовный брат Чингисхана. Остается надеяться, что завоевывать полмира он все же не станет…
Насчет того, что Николай Павлович постоянно изучает всякое новое, Струмилин не соврал. Но и не всю правду сообщил: товарищ Бурят внимательно изучал все новое, что проходило по линии специально созданной Малининым еще в двадцать третьем году службы экономической разведки. И перед самым Новым годом он, «изучив» что-то интересное, зашел в Центральный радиоинститут, в небольшую лабораторию, занимающуюся разработкой радиоламп. Именно разработкой: копированием американских занимались два других института, при ламповых заводах, и занимались они этим под руководством американцев — а здесь старались что-то свое выдумать. Иногда это получалось неплохо — однако в этой области с новыми идеями было скудновато, а Николаю Павловичу вдруг в голову именно новая и пришла:
— Так, товарищи инженеры, — поделился свое идеей товарищ Бурят с собравшимися вокруг него тремя молодыми сотрудниками лаборатории, — тут один американец, Аллен Дюмон его фамилия, придумал индикаторную лампу.
— Мы уже получили материалы по этой лампе, схема, конечно, интересная, но особой важности…
— Я не про индикатор, хотя его тоже в производство запустить стоит, пока у американца патент на нее не оформлен. Но это вопрос не к вам, а я другое сказать хочу. Тут в этой лампе сетки по сути дела нет…
— Есть, в триодной части как раз…
— Тут — я имею в виду вот эту часть — сеткой служит нож: я правильно термин перевел? И вот что я подумал: если катод сделать в виде такого же ножа, то есть по сути дела в виде проволочины обычной, сетку такую же из проволочины использовать, и анод какой-то похитрее придумать… У нас какая сейчас самая маленькая радиолампа в производстве идет?
— Самая маленькая?
— Ну, в диаметре, по длине…
— В диаметре три четверти дюйма, длиной полтора: из таких выпускается триод для самолетных радиостанций и пентод для них же. Но брака в производстве… Хм, говорите, просто проволочины использовать?
— Вы просто над этим подумайте: я-то не специалист, просто картинку интересную увидел.
— Хорошо, подумаем. Когда вам результат нужен?
— Мне? Я думал, это вам результат нужен. Или я не прав?
Джеральд Прайс вот уже второй год сидел в забытом богом и людьми Киркинесе, изображая из себя торгового представителя американских сталелитейных компаний в новенькой европейской стране Руийе. Торговому представителю здесь работы хватало: местные дикари торговали рудой исключительно за наличные, причем за каждый балкер требовалось платить отдельно. И минимум десять процентов платы они брали исключительно золотой монетой, и хорошо, что работающий тут же торговый представитель шведов уговорил аборигенов остальные девяносто процентов брать банкнотами. Уговорил, потому что сам же эти банкноты и забирал — а оплату за поставляемые лопарям шведские товары. Почему-то туземцы предпочитали товары исключительно шведские, американские — даже если они предлагались дешевле — брать не хотели. Но деньги — брали…
Вот уже три года брали — и приходилось им платить. По восемь долларов за тонну простой железной руды, когда как в США даже самая приличная руда дороже трояка вряд ли стоила. Однако стальные магнаты эту руду брали и платили с удовольствием: когда-то кто-то из представителей «Бетлехем Стил» сказал ему, что сталь из этой руды получается вчетверо дороже, чем из руды американской. Какое-то «природное легирование», из этой стали можно сразу после плавки пушки выделывать…
Мистеру Прайсу на пушки и даже на сталь было вообще плевать, он здесь сидел по поручению Госдепа — в котором, собственно, и получал свою весьма немаленькую зарплату. В свое время президент Гувер очень опасался, что новая страна пойдет по пути сотрудничества с Советской Россией — вот мистер Прайс и очутился на краю света. По поручению уже президента Рузвельта, который — по мере возможности — убирал из Госдепа всех ставленников Гувера. Зря, конечно, убирал: профессиональному дипломату вообще наплевать, кто нынче в Белом доме сидит, а предшественник мистера Прайса в Киркинесе работал
