Шрифт:
Закладка:
Один из слушателей ВПШ задал вопрос, отчего не запрещена деятельность общества «Память», которое призывает к насилию и погромам.
Яковлев ответил так: «Я не еврей, но, однако, листовки я получаю от „Памяти“ каждую неделю, которые называют меня „главой жидомасонской ложи в Советском Союзе“. И по одной только, как я понимаю, причине: я действительно выступаю публично, и письменно, и устно, везде и всюду, — против любых проявлений национализма, в том числе и антисемитизма. И считаю это позором для русской интеллигенции и для любого русского человека, который исповедует вот такую идеологию расовой ненависти»[291].
Попросили обозначить его позицию по поводу югославской концепции социализма и конкретно насчет того, чтобы использовать ее у нас. Он снова не решился назвать вещи своими именами, стал говорить, что мы должны разобраться в том, что строили и что в итоге построили. Заметил, что и в проекте платформы КПСС об этом сказано очень осторожно: «Я думаю, что мы пока для этого еще не созрели»[292].
Все-таки он явно учитывал специфику той аудитории, перед которой держал слово, это были партийные работники среднего звена, а перед ними Яковлев не хотел раскрывать всех своих карт.
Допытывались насчет его отношения к Горбачеву. Спрашивали: не кажется ли ему, что тот растерял свой ресурс, что он «одинаково не мил и правым, и левым, и консерваторам, и демократам, и верхам, и низам»? Так не лучше ли ему уйти самому, пока история не уйдет его?
Яковлев стоял скалой: нет, он всегда поддерживал и будет поддерживать Горбачева. Соглашался: проблем накопилось выше крыши, беда в том, что экономическая реформа явно отстает от политических перемен, а отсюда пустые полки в магазинах, отсюда недовольство людей.
Проще было отвечать на вопросы личного характера. Например, о родственниках.
Да, они у него есть: «Три сестры. Одна живет с мужем в Ярославле, работает на нефтеперегонном заводе, рабочая. Вторая живет в Ростове Ярославском, тоже с мужем, она учительница, только что ушла на пенсию. Третья сестра живет в Угличе, работает мастером на часовом заводе. Вот все мои родственные секреты. У нас сохранился родительский дом, в котором каждый год мы все собираемся вместе с внуками. Это… есть такой рабочий поселок „Красные Ткачи“, в 14 километрах от Ярославля по Московскому шоссе. Заезжайте в гости».
Метростроевцы тоже задали ему немало трудных вопросов.
Он объяснял им, что не видит беды во введении многопартийной системы, но идеальной для нашей страны, на его взгляд, была бы демократия на основе двухпартийности.
Отказался гарантировать потерю для СССР прибалтийских республик: «Но если вдруг когда-либо это произойдет, то я думаю, что на каком-то этапе жизнь заставит нас снова объединиться, но на новой основе»[293].
Заверил, что в Политбюро хоть и случаются жаркие споры, но по принципиальным вопросам расхождений в высшем руководстве нет.
Опять, уж в который раз, заметим: на всех этих встречах он не был до конца честен с аудиторией. Александр Николаевич, если верить его воспоминаниям, именно тогда расстался с последними иллюзиями относительно родной партии и того социализма, в строительстве которого он активно участвовал.
Обнажился огромный разрыв между тем, что происходило в жизни, и той никчемной болтовней, которая господствовала в речах членов ЦК — в основном местных руководителей. В период между февралем и июнем — июлем 1990 года я мучительно обдумывал, как мне вести себя в дальнейшем. Эта тема преследовала меня, угнетала, не давала покоя. Надо было окончательно преодолеть самого себя, стряхнуть лживые надежды и многолетние привычки, открыто возвращаться к идеям, которые я обозначил еще в письме Горбачеву в декабре 1985 года[294].
Еще Александр Николаевич понял, что впредь, где бы он ни появлялся — на партийных форумах, на встречах с рабочими, интеллигенцией, армейцами, всюду ему будут задавать этот вопрос: с кем вы, Александр Николаевич, за что и против чего боретесь? Наступило время отвечать.
Итогом тех мучительных размышлений стало решение: изложить свою позицию на предстоящем съезде и там же отказаться от участия в руководящих органах партии.
Примерно тогда же, весной 1990-го, против Яковлева была развернута мощная атака, в которой наряду с консерваторами внутри партийного руководства участвовали и всякие внешние силы — русские националисты, радикалы из общества «Память», баркашовцы, антисемиты и пр. и пр.
Причем все это происходило при молчаливом попустительстве правоохранительных органов. Было такое впечатление, что кто-то очень могущественный наверху дал команду «фас», ну а коли такая команда прозвучала, то всегда найдется много желающих порвать жертву в клочья.
В конце 1980-х годов Яковлев стал мишенью для радикалов из общества «Память». [Из архива Л. Шерстенникова]
Оставшись без поддержки со стороны своих высокопоставленных «коллег», Александр Николаевич неожиданно получил содействие от целого ряда выдающихся деятелей советской культуры. Они написали «Открытое письмо» в защиту Яковлева, передали его в «Правду», а копию направили М. С. Горбачеву.
Вспомнив имена Твардовского и Сахарова, которых подвергали травле ранее, авторы письма с тревогой писали, что теперь «армия ниспровергателей» избрала новую жертву — А. Н. Яковлева.
Определенная группа лиц сделала своей целью дискредитацию и поношение с любых трибун этого крупного государственного деятеля. Для этого используется ряд печатных органов, известных своей антиперестроечной направленностью. Пленумы Союза писателей РСФСР, сходки небезызвестного общества «Память», листовки явно фашистского толка — все скоординировано и подчинено единой цели: ниспровергнуть реальный авторитет для того, чтобы расчистить дорогу посредственности и серости, от которых десятилетиями страдала наша страна и пришла в то состояние, в котором она сейчас находится.
Авторитет А. Н. Яковлева складывался и утверждался на глазах всей страны и партии и не нуждается в особых аттестациях. Стоило бы, однако, отметить, что после многих десятилетий бесцветных руководителей, произносивших свои речи с чужого голоса и по бумажке, в лице А. Н. Яковлева мы имеем дело с ярко одаренной индивидуальностью, человеком, мыслящим оригинально, стоящим на принципиальных позициях, которым он никогда не изменял. […]
Можем ли мы в
