Я, естественно, ответил «Аминь», хоть и получил от этой троицы семь фунтов и десять шиллингов наличными. Враги Макфи были моими врагами, к тому же я пил его мадеру.

— Вы ничего не слышали? — снова спросила Джанет. — Ни слова, ни шепотка?

— Ни слова, ни шепотка. Клянусь!

— Скажи ему, Мак, — кивнула она.

И это было очередным проявлением ее безграничной доброты и супружеской любви. Женщина с более низменным характером разболтала бы все сама, но в Джанет было пять футов и девять дюймов даже без каблуков.

— Мы богаты, — сказал Макфи.

Я пожал обоим руки.

— Мы чертовски богаты, — добавил он.

Я пожал их руки еще раз.

— Мне больше не придется выходить в море, разве что на собственной яхте с маленьким вспомогательным мотором.

— На яхту нам не хватит, — вмешалась Джанет. — Мы действительно довольно богаты, вернее, состоятельны, но не более того. Новое платье для церкви и еще одно — для выездов в театр.

— Сколько же у вас денег? — полюбопытствовал я.

— Двадцать пять тысяч фунтов.

Я с трудом перевел дыхание.

— А мое жалование составляло двадцать-двадцать пять фунтов в месяц!

Последние слова Макфи буквально проревел, словно весь мир состоял в заговоре против него.

— Я все это время отсутствовал, — сказал я. — И не знаю ничего, что произошло с прошлого сентября. Это наследство? Кто-то оставил их вам?

Они в один голос рассмеялись.

— Их нам оставили, — наконец выговорил Макфи, все еще давясь смехом. — Ох, не могу... оставили! Вот это здорово... Конечно, оставили! Джанет, ты слышала? Нет, если ты вставишь это в свой памфлет, выйдет очень забавно... Оставили!.. — Тут он хлопнул себя по бедру и захохотал так, что вино задрожало в графине.

Шотландцы — отличные люди, но у них есть неприятная черта: они слишком долго застревают на одной шутке, в особенности, если никто другой не смог ее понять.

— Когда возьмусь переписывать, непременно вставлю, Макфи. Вот только сначала неплохо бы побольше узнать о деле.

Макфи предавался размышлениям  примерно половину сигары, а Джанет в это время жестом привлекла мой взгляд и как бы провела его по комнате — от одной новой вещи к другой. Новый узорчатый ковер, новые, хоть и грубовато сработанные часы с боем между моделями колумбийских яхт с балансирами, новый буфет с инкрустациями, на котором располагалась новая же пурпурная жардиньерка, новая каменная решетка из позолоченной латуни и, наконец, — новое, черное с золотом, пианино.

Тем временем Макфи начал:

— В октябре прошлого года правление компании отправило меня в отставку — как только «Бреслау» встал на зимний ремонт. Он провел в море восемь месяцев — двести сорок дней, — и я уже три дня занимался документами к тому моменту, как его перевели в сухой док. При всем при этом, по документам выходило, что компания должна мне меньше трех сотен фунтов — а если точнее, двести восемьдесят шесть фунтов и четыре шиллинга. Никто другой не стал бы восемь месяцев нянчиться с «Бреслау» за такую сумму. Нет, никогда, никогда больше! Пусть хоть потопят все свои корабли, мне на них плевать!..

— Незачем так говорить, — мягко напомнила Джанет. — Мы ведь уже покончили с Холдоком, Стейнером и Чейзом.

— Это меня бесит, Джанет, просто бесит. Я был прав от первого до последнего слова, весь мир тому свидетель, но я не могу простить им. «И оправдана мудрость всеми чадами ее»[113]; любой другой на моем месте затребовал бы добрые восемь сотен. Нашим шкипером был Хэй, вы с ним знакомы. Его перевели на «Торгау», и заставили меня ждать «Бреслау» под командованием сопляка Баннистера. К слову, в то время были очередные выборы в правление компании. Я слышал, что акции продавали кому попало, и теперь большинство членов совета директоров были мне незнакомы. Старый совет никогда бы так не поступил. Они мне доверяли. Но в новом совете все проголосовали за реорганизацию. Юнец Стейнер — сын старого Стейнера — стоял у истоков этого безобразия, и они даже не потрудились поставить меня в известность. Первое, что я узнал как старший механик, было расписание зимних рейсов, где «Бреслау» поставили шестнадцать дней между портом и портом! Шестнадцать дней, вообрази! «Бреслау» хороший корабль, но и в летнее время ему требуется на это восемнадцать дней. А шестнадцать — просто смехотворная чепуха, так я и сказал мальчишке Баннистеру.

— Придется уложиться, — ответил он. — Наверно, не стоило отправлять им счет на триста фунтов.

— А они что, хотят, чтоб их корабли по воздуху летали? — спросил я. — Совет спятил.

— Вот им это и скажи, — был ответ. — А я женатый человек, у меня четвертый ребенок на подходе.

— Рыженький мальчуган, — добавила Джанет.

Кстати, ее собственные волосы были того чудесного медно-золотого оттенка, который обычно достается женщинам вместе со сливочной кожей.

— Клянусь, в тот день я был на редкость зол! А поскольку я нежно любил старый «Бреслау», то рассчитывал на некоторое внимание со стороны совета после двадцати лет беспорочной службы. В среду как раз предполагалось заседание, а перед тем я провел ночь в машинном отделении, собирая, так сказать, свидетельства для поддержки моего дела. А потом все им и выложил — прямо в лоб. «Джентльмены, — говорю, — я водил «Бреслау» восемь сезонов и считаю, что с работой справился безупречно. Но если вы решитесь утвердить это, — я помахал перед ними расписанием, — то, клянусь своей профессиональной репутацией, корабль не справится. Можно, конечно, попытаться, но с такими рисками, от которых любой, у кого осталась голова на плечах, просто сбежит».

«А за что, по-вашему, мы платим вам надбавки? — спросил старый Холдок. — Мы же вливаем в «Бреслау» деньги, как воду в решето!». 

«Пусть совет решит, — ответил я, — кажутся ли ему непомерной суммой двести восемьдесят семь фунтов за восемь месяцев».

Я мог бы ничего этого не говорить. Совет целиком обновился, и теперь в