Когда этот термин впервые родился в голове, отставной хилиарх несколько испугался – определение опасно граничило с богохульством и отчётливо отдавало гордыней. Но потом старый воин поразмыслил и понял, что, пожалуй, греха в этом нет, а вот рациональное зерно, наоборот, имеется: уж очень сильно положение отца Меркурия походило на положение лазутчика во вражеском стане. Священник в Ратном был один, права на ошибку не имел и уповать мог только на Бога. А если каждый священник есть воин Христов, то сам Создатель, как ни крути, получается верховный главнокомандующий.

Вот и докладывал отставной хилиарх образу Христа Пантократора, как некогда своему друнгарию.

Образ, надо сказать, для этой цели подходил как нельзя лучше. По приданию, эту икону дал первому ратнинскому сотнику сам великий князь Ярослав Мудрый. Строгий, суровый лик, багряные одежды базилевса, венец и меч в руках. «Не мир вам принёс я, но меч! И вы, воины, и есть тот меч – помните об этом!» Ничего не скажешь – умён был князь Ярослав, знал, что и кому подарить, а ещё лучше знал, кем и как распорядиться. Ну так кого попало Мудрым не назовут.

Сегодня Верховный сдержанно гневался на своего хилиарха. И без того суровый взгляд образа налился свинцом, меж бровей пролегла гневная складка. Священник почти наяву слышал слова полные удивления и разочарования: «И это говорит заслуженный хилиарх? Что значит «с одной стороны», «с другой стороны», «сомнения», «решения принять невозможно», «разъясни и наставь»? Ты старый солдат или круглозадый напомаженный и надушенный палатийский недоносок? Не знаешь – узнай, не понимаешь – пойми, не понял – разберись! Было бы просто – тебя бы тут не было! Я тебя послал не вино хлестать, а дело делать. Вот и делай. Исполнять!»

«Слышал, Макарий? Верховное начальство вставило тебе до самого основания, и вставило заслуженно. Так что думай и делай»!

И отец Меркурий принялся делать – подходило время служить всенощную.

На всенощной, среди прочего люда, обнаружились Бурей, Сучок с Алёной и Лавр Лисовин. Причём Лавра в церкви священник видел как бы не в первый раз.

Людей в храме набралось не то чтобы много, но и не мало.

«Понятно, спешат заранее к исповеди, чтобы в Рождественский Сочельник не толкаться. Суетность мирская, конечно, но простительная. Пусть исповедуются, причастие на Рождество примут. Даже эти два заговорщика при всех их несомненных талантах много нагрешить за оставшиеся дни не успеют!

А вот Лавр – это интересно. Зачем он пришёл один?»

И верно – народ пошёл к исповеди. Бурей в основном каялся, как катехизис читал, а вот Сучок священника поразил. И не только своей безудержной фантазией по части драк, пьянок и дурацких шуток. Сразу после того, как отец Меркурий услышал всю историю о зверском убиении поросёнка путём надувания скотины кузнечными мехами, плотницкий старшина явил священнику истинных демонов своей души. Сучок каялся в безумии, бездушии и себялюбии своей прошлой жизни, в том, что обрёк на кабалу своих людей, а паче всего в гибели своих товарищей во время бунта.

«Ничего себе! Вот уж действительно «есмь человек»! Как же причудливо в нём всё смешалось… То мелкий бес, то почти святой. Тяжкое ему выпало искупление, но через смерть он вернулся к Богу. Хотя совсем чудить он не перестанет, нет! Решено – женить паршивца срочно!

А ведь к Господу его вернул поднадзорный…»

Лавр подошёл к исповеди последним. Каялся обыкновенно. Как все. Но священник чувствовал, что недоговаривает старший сын боярина Корнея. Многого не договаривает.

«Что ж, пусть его… Молчит – его право, его выбор. Не передо мной же он кается, а перед Ним. Я же лишь свидетель покаяния. Дозреет – сам придёт. Надеюсь, должные мысли я в него заронил».

Потом настала очередь женщин. И тут отец Меркурий осознал, что искупление Сучку ещё только предстоит. Привыкшая ходить за покойным отцом Михаилом, Алёна особого пиитета к сану явно не испытывала. Хоть и каялась искренне, но в словах её отчётливо звучало невысказанное «Да, грешна. И что? Кто без греха-то?»

«Однако как тут говорят? О! Вспомнил, “бой-баба”! Вот она такая и есть. Похоже, единственным своим настоящим грехом раба Божия Елена считает то, что временами недостаточно головой подумала. Ну в общем-то, так оно и есть – думать головой душеполезное занятие. И ещё – я сочувствую и завидую тебе, архитектор Кондратий. Спаситель приготовил тебе великое счастье и тяжкое искупление.

Кхе, как говорит воевода Кирилл. Не убили бы тебя, Макарий, после того как вскроется вся правда о предстоящем венчании»!

Но вот служба окончилась, свечи погасли, прихожане и отец Моисей вышли вон, а отец Меркурий остался один в освещаемой лишь огоньком неугасимой лампады церкви. Точнее, священник думал, что остался один. Вдруг, в тишине раздались несколько твёрдых шагов и голос Лавра:

– Я тебе не всё сказал, отец Меркурий!

Отставному хилиарху стоило немалого труда не вздрогнуть и не отскочить, разрывая дистанцию.

– Я слушаю тебя, боярин Лавр, – священник медленно обернулся на голос.

В скудном свете фигура Лавра еле просматривалась, а лицо и вовсе сливалось с темнотой, но отец Меркурий всё же понял, что собеседник усмехнулся.

– Боярин! Эдак меня и холопы не зовут. Лавр-кузнец, а то и Лавруха! Да я не в обиде – не моё оно. Мастер я! Душу в железе могу видеть! Я могу, а никто не может: ни отец, ни Татьяна, ни Фрол покойник! Только сын Кузьма, да Михайла племяш. А ты можешь?

– Не могу. Но понимаю, каково это – видеть живое в неживом. Я вижу душу в книгах. И душу автора, и душу самой книги. Она ведь, когда написана, начинает жить своей жизнью.

– Вот как? Не знал! Ну так ты учёный, мудрости книжной взыскан, может, так оно и есть… – Лавр помолчал. – Но ведь ты и воевода! Хоть и греческий, но воевода ведь. Ответь мне: оно так от Бога заповедано, что или ты ратник, то ратник, боярин, князь, а если ты кузнец, то обозник, смерд?

– Я тебя не понимаю. Почему «или»? Бывают и два дара в душе!

– И на том спасибо, – Лавр опять усмехнулся. – Отец и такого утешения не дал. Всегда был Фролушка: витязь, сынок, красавец, и Лавруха – кузнец, кость чёрная. Говорят, грех так про отца и брата покойного… Если грех, то винюсь, хоть и с отрочества не пойму в чём.