Получается ли тогда, что сейчас я последний раз погружаюсь в прошлое? Ведь если я завтра соберу вещи и уеду, картин мне не видать, ведь этот «некий таинственный убийца смотрителя»

(..придумать фальшивого монстра, чтобы никто не заметил настоящего..)

все еще не пойман, и так далее, и значит если убегаю раньше времени, то картины остаются здесь. Это не говоря вдобавок о том, что несмотря на все слова Влада, и официальный договор все еще цел и в силе. Его никто не расторгал.

Печально вздыхаю и долго смотрю на частично очищенное полотно прежде, чем взяться за работу.

Наконец, подбираю нужный инструмент и начинаю делать уже отточенные и привычные действия, приметив заглушение звуков, когда они едва-едва заметно только начинают погружаться «под воду», забирая вместе с собой и меня..

-7-

1446 год, Османская империя.

Дворец султана в Эдирне.

Возраст Лале – 16 лет.

– Так, так, так.. – от напряжения Лале даже чуть высовывает кончик языка – и поворот!

Девушка, тщательно следя за своим отражением в зеркале (будто оно может существовать отдельно и непременно захочет обхитрить ее), повторяет выученный наизусть восточный танец, с каждый новым разом делая движения все плавнее. Даже при поворотах она старается заметить каждую деталь в зеркале – резонно полагая, что самый строгий судья для ответственного человека это он сам.

Шахи-хатун, очевидно, важности этого мероприятия не понимает, потому что смотрит на свою воспитанницу с блаженной улыбкой и явно какими-то далеко уходящими отсюда мыслями. Когда, наконец, Лале заканчивает очередной круг, наставница не сдерживается и довольно заявляет:

– Ох, как же ты славно танцуешь, деточка! Гибкая, как тростинка, плавная, как речка!

Она едва не хлопает в ладоши от умиления.

Лале лишь мельком глядит на нее, после чего в очередном повороте с улыбкой сообщает:

– У меня хорошо получается, потому что мне это нравится!

Шахи-хатун начинает сиять еще сильнее, будто бы Лале сообщила, что у нее получается, потому что ее наставница лучшая в мире танцовщица и обучила ее всем азам восточных танцев:

– А мне-то как нравится, что ты наконец достойным женским делом увлеклась! Красивый танец – такая сила. Мало мужских сердец могут перед ним устоять. А то все учеба!

Лале останавливается и снисходительно глядит на наставницу. После чего, не в силах удержаться, все же хохочет:

– Так это и есть учеба! Я пишу научный трактат об искусстве танца. Так увлеклась, что и фигуры выучила.

Доброжелательность мигом слетает с лица Шахи-хатун, заменяясь кислым, как недоспевшее яблоко, выражением. Она махает рукой, точно отмахиваясь от мух, и недовольно встав, бормочет:

– Ну-ну, кто бы сомневался..

Лале вновь смеется и опять начинает все по новой. Шахи-хатун еще какое-то время украдкой наблюдает за Лале (всякий раз мигом отводя глаза, когда девушка смотрит на нее) и вскоре выражение ее лица вновь смягчается.

По учебе или нет – но наблюдение за тем, как искусно танцует ее воспитанница заставляет растаять сердце женщины:

– Послушай, милая.. – неуверенно начинает она – а ведь сегодня в гареме большой вечер танцев будет. Лучшие девушки свои умения будут друг другу показывать. Пойди и ты. Ведь не хуже их танцуешь! – она перебивает сама себя – да что там «не хуже» – ведь даже лучше будет!

Лале останавливается и хмуро глядит на Шахи-хатун. После чего недовольно кривит губы и отмахивает шикарные темные волосы за плечи:

– Зачем мне кому-то что-то доказывать? Не пойду.

Шахи-хатун теперь уже тоже недовольно хмурится в ответ, но тут же ее глаза сверкают, озаренные блистательной идеей, и с прежней благожелательной улыбкой она подбоченивается:

– А ты с трактатом пойди. Вот они танцуют, а о танцах-то ничего и не знают, как так можно? Надо же их кому-то просвещать – сделав совершенно безразличное лицо (на какое может сподобиться только женщина, который что-то очень сильно надо), Шахи-хатун жмет плечами – ну а раз пойдешь, то и станцуешь заодно. Так сказать, чтобы показать на своем примере, как сильно сказывается наличие знаний на практике.

Лале закусывает губу, подозрительно щурясь на наставницу.

Она подозревает, что Шахи-хатун просто пытается найти достойный повод так или иначе отправить ее в гарем, дабы «похвастать» умениями своей воспитанницы перед другими.. но с другой стороны она и правда подала хорошую идею. Девушки в гареме и правда не имеют никакой возможности обучаться, а так, хотя бы в подобной досуговой форме, у Лале появится возможность чему-то их да обучить. Что-то, да рассказать.

– Ну может и правда – соглашается она в итоге – им это полезно будет…

Шахи-хатун чуть не подпрыгивает, с трудом сдерживая радость от своего триумфа:

– Ну и отлично! Ну и славно! Ну и..

Она одергивает саму себя, принимается поправлять платье, да что-то бормотать под нос таким образом, чтобы Лале больше не могла разобрать ни слова. Лале даже становится немного смешно, что наставница в самом деле решила, будто смогла ее одурачить.

Девушка давно научилась распознавать подобные «выкрутасы» Шахи-хатун, но соглашаться на них только в тех случаях, которые ей самой, как например сейчас, кажутся разумными и правильными. Во всяком случае, ей уже не четырнадцать, чтобы либо безропотно делать то, что скажут, либо топотать ногами, бунтуя против требований.

Она уже юная девушка и, как всякой девушке, ей следует начинать обзаводиться той хитростью, что Шахи-хатун называет «женской мудростью». Только вот, верно, наставница бы сильно разбушевалась, узнай, что эту самую «женскую мудрость» Лале использует совсем не для обольщения мужских сердец, а для того, чтобы время от времени обводить вокруг пальца саму Шахи-хатун.

* * *

Весь стол завален бумагами трактата Лале о танцах – и несмотря на то, что она уже все их выучила наизусть, девушка все равно вновь и вновь просматривает и перебирает их. Возможность выступить с этим перед девушками гарема стала для Лале весомой причиной отучить на зубок все эти строчки, нервно теребя свои темные локоны.

Наконец, слышится долгожданный ею скрип двери и Лале радостно вскакивает, едва не перевернув все то, над чем только что так усердно корпела.

Она подбегает к Владу даже раньше, чем юноша успевает прикрыть за собой дверь.

Лале не могла говорить за себя (как и любой человек, по нескольку раз за день глядящий в зеркало – с годами не находит там совершенно никаких изменений, когда всем остальным это явственно заметно, да и он сам заметил бы, зафиксируй каким-либо образом себя в этот промежуток, а не полагайся лишь на ненадежную зрительную память), но зато точно знает, как сильно изменились за эти два года ее друзья.