* * *

Когда я просыпаюсь на следующее утро, я занят собой. Я потягиваюсь, перевязываю колено, кормлю старушку Мяу и готовлю завтрак. Моника ведет себя как ребенок и откусывает всего два кусочка, жалуясь, что яйца слишком жидкие и что я кладу в них слишком много ветчины и недостаточно хот-догов. Мама берет банан и чашку кофе, оставляя сорок долларов на продукты и список вещей, которые нужно починить по дому, прежде чем отправиться в больницу. Мне осталось приготовить девять целых яиц и двенадцать полосок бекона. Я изо всех сил пытаюсь справиться с этим, моя ограничительная диета в течение семестра все еще снижает мой аппетит. После этого я чувствую себя как каменная глыба, но, по крайней мере, мне удается пропустить обед.

Затем я распаковываю свое барахло и переставляю свою комнату, хотя делать особо нечего, так как она девственно чистая, нетронутая с тех пор, как я переехал с первого курса. В доме тоже уже чисто, так что я просто продолжаю список. С большинством пунктов я справляюсь самостоятельно, но, когда мне нужна помощь Моники, требуется приложить максимум усилий, чтобы заставить ее подчиниться.

К тому времени, как я заканчиваю с этим, уже одиннадцать утра, и я чувствую, что схожу с ума. Меня так и подмывает сделать то, чего я не делал с тех пор, как дедушка скончался, и открыть наш гараж. Раньше это было рабочее место папы, где он чинил машины и рисовал татуировки, но, когда он скончался, это стала комната дедушки.

Однако я не могу собраться с силами, чтобы сделать это, поэтому я подстригаю газон и смотрю на дверь, думая обо всех способах, которыми дедушка подбодрил бы меня, если бы увидел, как мне грустно. Мы курили вместе, и он позволял мне потягивать его пиво, наблюдая за мамой. Это заставляет меня слегка улыбнуться.

Поход в продуктовый магазин, банка тепловатого пива ради ностальгии и три сигареты от стресса спустя, я возвращаюсь в свою комнату. Я принимаю душ и переодеваюсь, пряча свою пропахшую табаком одежду под кровать. Я стою там некоторое время, ничего не делая, только уставившись в пустое пространство, мой разум задним числом подавляет эту единственную мысль.

К двум часам дня я сдаюсь. Притворство ничего не значит, когда я не могу отвлечься, поэтому я иду спать.

Когда я просыпаюсь, уже полночь, и на моем прикроватном столике стоит накрытая тарелка с пикадильо и стакан мангового сока. Пока я ем, я смотрю в окно и вспоминаю, как тайком выбирался из дома в школьные годы.

А потом я выскальзываю тем же путем, протискивая свое большое тело через маленькое отверстие. Вместо того, чтобы пробираться через лужайку, чтобы запрыгнуть в машину друга и покурить травки на заброшенной парковке или тайно переспать с Уильямом в задней части заброшенного Arby's, я лежу на свежескошенной земле и смотрю в бескрайнее мерцающее ночное небо. Отсюда хорошо видно, уличные фонари тусклые. Я не могу разглядеть никаких созвездий, но это не умаляет моего восхищения.

Пространство огромно и бесконечно, и когда я смотрю на него, я чувствую себя ближе к ней.

День был обманчиво теплым для зимы, но ночной воздух холодный. Я недостаточно силен, чтобы находиться здесь долго, мои зубы и кости стучат от каждого порыва ветра, но я не могу вернуться внутрь. Я не разорву эту связь, которую сам же и создал.

Когда я любуюсь ночным небом, постоянная боль в моей груди ослабевает, а давление в легких рассеивается. В моем полусонном состоянии я позволяю себе представить другую жизнь. Я другой человек, не обремененный пятнами своего характера. В этом мире, который я создаю, я совершенен, и жизнь, которую я веду, тоже. Никто меня не ненавидит, я никому не причиняю вреда. И моя привязанность, сильная и истинная, скорее желанна, чем отвергнута.

Слова слетают с моих губ, паря в воздухе.

— Я скучаю по тебе. Я люблю тебя.

Когда я возвращаюсь внутрь, я снова испытываю мучительную боль своей реальности. День уже поднялся над горизонтом. Мне придется дождаться, когда снова наступит темнота, чтобы снова обрести покой.

* * *

Моя жизнь — это сон наяву, от которого я отчаянно хочу проснуться. К четвертой ночи, проведенной дома, я превратился в труп. Я полностью отказался от попыток вести себя нормально. Это требует слишком больших усилий, и я не могу. Я просыпаюсь и задаюсь вопросом, какого черта я все это делаю, и остаюсь опустошенным, когда на ум не приходит никакого ответа.

Сначала мама позволяет мне пребывать в этом пограничном состоянии, не вмешиваясь. Она слишком занята, подрабатывает, потому что на прошлой неделе попала в аварию, и страховка не покрывает всех убытков. Поэтому она по большей части оставляет меня в покое, но заходит в мою комнату, чтобы посмотреть, жив ли я, упрекает меня за то, что я не ем и не пью, и брызгает какой-то жаропонижающей жидкостью, потому что:

— От тебя ужасно пахнет.

Но на пятый день она отказалась позволить мне барахтаться в одиночестве. Я веду ночной образ жизни, хотя называть это так слишком великодушно, поскольку я едва существую, лежу в постели, делаю абсолютно все, что угодно, или сплю. Только под покровом темноты я принимаю меры. Я встаю, вылезаю из окна и ложусь на траву.

У мамы сегодня выходной. Она будит меня в девять утра и заставляет пойти с ней на прогулку. Она пытается разговорить меня, но я так боюсь того, что скажу или как поведу себя, что молчу, мои ответы вялые и короткие.

Но это нормально, потому что она разговаривает. Она рассказывает мне о том, какой была ее жизнь. Ее любимый хирург переехал в другую больницу, так что теперь она в основном ассистирует молодому, подающему надежды кардиоторакальному хирургу. Он ей не нравится. Она говорит, что это потому, что он слишком новичок и не привык к рабочему процессу, но я знаю, что это еще не все. Я задаюсь вопросом, не обращаются ли с ней плохо, и вспышка ярости пронизывает меня насквозь. Однако я подавляю это, съеживаясь от его вида.

— Я не могу дождаться, когда ты станешь знаменитым футболистом, — мечтательно говорит она, беря меня под руку, когда мы поворачиваем за угол. — Я приеду на работу на одной из твоих шикарных машин и заставлю всех завидовать. Они все будут добры