Шрифт:
Закладка:
Его подняли, но тут Семен потерял сознание. От мокрого придя в себя, долго не понимал: где он, что с ним? Видимо от удара в ухо, он плохо слышал, и кривляющиеся лица, булькающие, словно через воду, звуки из разинутых ртов казались где-то далеко-далеко.
– Станешь со мной пред Господом, – прошептал он. – Скоморох!
В конце концов умирать было и не так страшно, как казалось сразу. Тело просто отделялось, переставало служить.
Оба боярина стояли над простертым Семеном.
– Убить?
– Теперь уж беспременно убить надоть. Кровищи-то! – вдруг ужаснувшись тому, что наделали, вымолвил Онтон. Феофан кивнул ратнику, и тот, замахнувшись, трижды погрузил лезвие короткой широкой рогатины в тело Семена. От первого удара Семен вздрогнул, его стало корчить, он словно начинал подыматься с пола, от второго – замер и дернулся, вытягиваясь. Третий удар уже пришел не по живому.
– …Не дышит! Все.
Онтон с Феофаном медленно переглянулись и, сняв шапки, перекрестили лбы.
– Священника, что ли, позвать?
– Не здеся! Подымай!
Андрей узнал о гибели Семена Тонильича у себя в Городце через два дня. Сперва он даже и не поверил, разбранив холопов за ложный слух. Но тут прибыл знакомый Семенов татарин, и, еще только увидав его издали, жалкого, понурого, Андрей понял, что это правда.
Татарин стоял перед ним и плакал. Некрасивое, в оспинах, лицо его кривилось, и мелкие слезы лились, не переставая.
– …Послала меня, сама послала, ай, ай! Я не могла ничего. Весь терема окружила, я хотела к нему… Ночью узнала, гасподин мертвай, смотрела его церковь, совсим, совсим мертвай! Я скакал к тебе. Вота, моя кольцо давай, для тебя давай! Теперь его нету, и моя голова пропадай совсим…
Он протягивал на ладони золотое кольцо с яшмой. Андрей взял его и задрожал. Это было то самое кольцо, тот, знакомый, их перстень. Значит, он знал или почуял и звал, звал меня! А я не понял, не слышал, не прискакал, не спас! Сидел здесь… Яшма ветвилась знакомым змеиным узором. Последний дар! Ну, Дмитрий! Так вот твои слова о праве, о Боге, о любви! Но вспомнишь и ты слова псалма Давидова, что вместе учили с тобою: «Мужа кровей и льстива гнушается Господь!» Сам не ведая, он точно повторил то, что сказали давеча убийцы Семену.
Татарин между тем рассказывал:
– Моя так понимай, Орда вести получал, хороший вести, довольный бывай. Моя видит всегда.
– Оставайся у меня! – предложил ему Андрей. Но татарин испуганно замотал головой:
– Пусти, господина! Степ уйду. Моя тут не житье. Сына у него там.
– Хорошо, – медленно сказал Андрей. – Послужи тогда последнюю службу. Мне очень нужно знать, какие вести пришли господину из Орды, кто их прислал и о чем? Очень! Понимаешь? От кого и о чем?!
– Моя все понимай. Моя кому надо говори. Твоя приезжай Орда, моя встречай.
– Постой. Прими! – сказал Андрей, протягивая тяжелый кошель с серебром.
– Не нада! Не нада! – попятился, отталкивая кошель, татарин. – Моя так делай! Для него делай!
На прощанье татарин поцеловал ему руку и, даже не похотев заночевать, уехал. Некрасивый косоногий татарин, с глазами, мокрыми от слез.
Андрей долго смотрел ему вслед.
– Нет, Дмитрий, не будет мира у нас! Кровь между нами отныне. Кровь друга моего. А ты, Семен, слышишь ты меня там? Может, живого тебя и не послушал бы, а мертвого послушаю. Кольцо твое со мною теперь!
Глава 68
Данил Московский всю эту зиму строил мельницы на Москве. В походе братьев на Новгород он не участвовал, хотя и посылал полк, затребованный Дмитрием, как и прочие князья, но сам проводил рать только до Волока, наказав воеводам пуще всего беречь людей и не соваться вперед без нужды. Впрочем, полагал он, до боя и не дойдет, не дураки же новгородцы в конце концов! Уж ярлык у Дмитрия, так спорить нечего!
Маленький Юрий учился ходить, и Дуня не могла налюбоваться первенцем. После родов она пополнела, на белых руках сделались перевязочки. Все больше становилась такой, какие Даниле раньше нравились: холеной, крупитчатой, пышной. Он с удовольствием вспоминал о ней днем между работой, представлял, как встретит, как обнимет ее вечером. И дитенок был славный, бойкой, весь такой мягко-упругий, любо в руки взять.
От гулких ударов всхрапывал и прижимал уши княжеский конь. Осклизаясь на буграх, объезжая навалы леса, поминутно спешиваясь, Данил проверял работу.
– Ничо, князь, не подгадим! – кричали ему древодели-плотники. Стучали топоры. Рослый владимирец, сидя на самом верху костра, ругал рязанских пришлых мужиков:
– Нагнали полоротых! «Тапары»!
Кремник по его приказу раздвигали подальше. Весной, как провянет земля, станут рыть ров и ставить городню. Пока начерно слагали венцы. Данил поглядел, задирая голову. Мастерам платили серебром, мастера старались на совесть. Успокоенный, он шагом проехал вдоль Неглинной. Под стеной отдыхала сменная дружина, толковали о своем. Кто-то жалился на ломотье в пояснице, ему советовали прикладывать медь:
– Вон енти, в Орде, носят чего ни то завсегда медное у их, пояс да бляхи разные, и никогда не болит!
– Каку медь, красну или желту? – спрашивал мужик.
Завидя князя, заулыбались:
– Каково работаем?
