Хармон понимал: стоит единожды дать слабину — придется потом всякой прибылью с ними делиться. Но, какая разница? Один черт, эта сделка — последняя.

— По два золотых каждому.

Луиза склонила голову, Снайп сказал: «Пф!..»

— По три. Луизе четыре, Джоакину — пять.

— И детям?

— Детям? Что они сделали?

— Рисковали, как и все.

— Ладно, детям — по эфесу. — Хармон повысил голос, пресекая дальнейший разговор. — И все, довольно! Надоели вы! Ложимся спать. Будете хорошо служить — может, после сделки еще чего добавлю.

Хармон проснулся утром от звуков, что доносились из задней половины фургона. Звуки были весьма характерного свойства. Они ясно давали понять, что Полли с Джоакином сумели уговорить Снайпа уйти спать в телегу к Доксету, а уютную норку между мешками в фургоне оставили за собой.

«Ну, и дура! Купилась на хвастовство!» — хотел было подумать Хармон, но подумалось ему другое: «А ты посмотри-ка лучше на себя глазами девушки. Кто ты будешь? Старый трус, скупердяй и обманщик, вот кто». В другое время было бы ему все равно, кто и что о нем думает. Но сейчас, под те самые звуки из-за ширмы, Хармон с досады принялся спорить сам с собою.

Скупость? Это не скупость, а расчет. Даже граф говорил, что расчет во всем нужен, а граф знает жизнь — иначе как бы он управлял восемью городами?..

Ложь? Ну, а как тут не соврать? Сказать людям напрямую, что ношу за пазухой сорок тысяч золотых? Ага, конечно! За такой куш сам же Снайп меня прирежет — с него станется!

Трусость? Так ведь не трус я. Все согласны, что не водилось прежде за мной такого. А в этот раз иначе вышло, потому, что Предмет. Можно даже сказать, что не столько я за себя боялся, сколько за Него. Помереть и потерять святыню — это все равно, как умереть дважды. Даже хуже.

Хм. Так это что же ты, брат Хармон, хочешь сказать? Что Священный Предмет — творение богов — сделал из тебя труса и лжеца? Может ли быть такое, чтобы святыня портила душу человеку?.. Не знаю. Отец Давид — тот знал бы. Что бы он сказал на это?..

За полотняной ширмой и стенкой из ящиков с альмерской посудой сладко постанывала Полли из Ниара. Хармон думал с кислой миной на лице: я прекрасно знаю, что сказал бы отец Давид. Мы с ним говорили когда-то о Священных Предметах, и сказал он вот что: «Предмет — как зеркало: отражает то, что есть в душе обладателя. Если ты славен и благороден, святыня отразит и преумножит твою славу и благородство. Так с Праматерями было. А если ты жаден и труслив, в Предмете жадность и трусость отразятся, многократно увеличенные».

— Нет, — сказал мысленно Хармон, обращаясь не то к себе, не то к святыне, — это не мое отражение, ошибка. Вот увидите: когда получу деньги, заживу иначе. К слугам буду щедр, с женой — честен. А еще, хорошую сумму пожертвую на церковь. Монет сто… нет, даже триста!

Полли ахнула за перегородкой, Джоакин не то застонал, не то зарычал, девушка ахнула снова.

— Ага, я буду честным, щедрым, все такое. Праматери будут мной довольны… — завершил свою мысленную речь Хармон-торговец. — Но начну не сейчас, а чуток погодя. Сперва улажу некоторые дела.

Глава 19. Стрела

12 декабря 1773 г. от Сошествия

Фарвей, герцогство Надежда

Резиденция великого лорда

— Милорд Эрвин, я… ммм… рад, что вы нашли возможность принять мое приглашение. Будьте добрым гостем, разделите ммм… мою трапезу.

Эрвин ответил на приветствие, поклонился и сел. Герцог Генри Фарвей, лорд-землеправитель Надежды — худой стареющий мужчина с изрядной проплешиной на темени. Двойной подбородок и брыластые щеки отнюдь не скрашивают его внешность, а дополняет картину мерзкая привычка причмокивать губами перед тем, как начать говорить. Речь лорда Фарвея чем-то похожа на жвачку: каждую фразу он покатает на языке, и лишь затем выцедит сквозь зубы.

Однако Эрвин не заблуждался: этот тип, напоминающий пьянчугу или ростовщика, на самом деле — весьма осторожный, расчетливый и дальновидный политик, возможно, лучший в своем поколении. И его участие необходимо Эрвину. Герцогства Надежда и Альмера занимают самую середину материка. Пока центр Империи единодушен, он обладает огромным влиянием. В силах Надежды с Альмерой, если им заблагорассудится, расколоть государство на три отдельных куска, и, чтобы вновь собрать его воедино, владыке пришлось бы штурмовать дюжину весьма крепких замков, господствующих над дорогами.

Но если удастся склонить Фарвея на свою сторону, разрушить его союз с Альмерой — ситуация изменится в корне. Альмера сама по себе — весьма богатая земля, но не ключевая. Без Надежды, герцог Альмера не сможет угрожать венценосному Востоку блокадой и лишится значительной части влияния. Сильный, но отдаленный Ориджин, напротив, приобретет союзника в самом сердце государства — опору для удара в любом направлении.

— Для меня честь быть вашим гостем, лорд Генри.

— Это… ммм… взаимное удовольствие, лорд Эрвин. Сын Десмонда Ориджина — желанный гость в любом доме, преданном императору.

Невнятная речь герцога Фарвея изобиловала намеками. «Сын Десмонда Ориджина» — скрытый вопрос: от имени отца действует Эрвин или по собственной воле? «…гость в любом доме, преданном императору» — предупреждение о позиции, которую займет лорд Фарвей.

— К сожалению, милорд, — с легкой улыбкой сказал Эрвин, — во мне мало сходства с отцом.

Я не разделяю позицию отца — что вы на это скажете, лорд Генри?

— Это вызывает у меня не столько… ммм… сожаление, сколько любопытство, — ответил правитель Надежды. — Не желаете ли вина? Я предпочитаю вина Альмеры — они несколько своеобразны на вкус, но вполне ммм… достойны.

Второе предупреждение: лорд Генри предан императору и состоит в союзе с Альмерой. Что ж, это я знал.

— С удовольствием отведаю, милорд. Вы известны как тонкий ценитель вин. Направляясь сюда, я, грешным делом, надеялся отведать вина из ваших погребов и обсудить его вкус.

Прямой речью это звучало бы так: вы, лорд Генри, искушены в политике, потому я и прибыл к вам.

— Хо-хо, я — ценитель вин? Вы льстите, ммм… милорд. Я лишь держу несколько виноградников, но и