Шрифт:
Закладка:
— Да, да! Вы, женщины, сеете смуту, а собираете отчаяние.
— О! Так, по-вашему, я не должна была звать наших милых белуджей, чтобы помочь твоему другу, нашему милому джентльмену?!
— Ты поступила правильно, но последствия будут ужасны.
Выпроводив решительно супругу с террасы, Сахиб Джелял поспешно вернулся к мраморной лестнице.
— Вы правы, Алексей-ага, женщине, да еще с такими полномочиями, как у нее, здесь не место. Сейчас начнется.
— Начинаю подозревать, что я слишком прост и примитивен для нашей очень древней, очень сложной Азии. Жаль, что понял это я только теперь, — ответил Мансуров.
— Поражаюсь вам искренне. Характер у вас стойкий, глубокий. Человек вы умный, даже хитроумный. Там, где другой разразился бы яростными проклятиями, вы размышляете, советуетесь со своим сердцем… Это хорошо и плохо…
Оба они говорили, поглядывая на немцев, топтавшихся в дальнем конце террасы, тревожно споривших о чем-то. Али Алескер то бежал к ним, то возвращался. С испугом он останавливался против Сахиба Джеляла и, ничего не сказав, бежал обратно.
Но Мансурова и Сахиба Джеляла больше интересовали всадники в высоких шапках. Вот один из них отделился от своей группы и, погоняя коня, поскакал прямо по красному песочку большой дорожки ко дворцу.
— Куда?! Куда скачешь, сгори твой отец в могиле?! — закричал, кидаясь ему навстречу вниз по мраморным ступеням, Али Алескер. — Не смей! Песок с самого Герируда для дорожек возили на тысячах арб.
Но всадник, туркмен в живописном одеянии, не остановился. Он подскакал к подножию лестницы и, высоко подняв над головой хурджун, вытряхнул из него круглую, в почерневших сгустках голову. Она глухо стукнулась о ступеньку и покатилась, оставляя темный след на песке. Черные глаза туркмена под белой, надвинутой низко гигантской папахой горели угольями. Лицо ощерилось яростной улыбкой.
Туркмен привстал в стременах и, подняв руки к небу, закричал, чтобы слышали все:
— Месть! Он презрел законы Азии! Он оскорбил азиата! Не будет туркмен рабом! Получай, хозяин, маргбор!
— Профессор! — возглас этот вырвался из груди Мансурова. Ошеломленный, он узнал во всаднике Николая Николаевича, хана Гардамлы. И мгновенно промелькнул в памяти калейдоскоп картин: парты, аудитория, внимательные лица студентов и студенток. За кафедрой в обшарпанном чесучовом пиджаке-балахоне толстяк в пенсне говорит ровно, красиво. Профессор Восточного института Николай Николаевич читает увлекательнейшую лекцию по этнографии туркмен, говорит осуждающе о кровной мести… Все слушают, записывают.
Какое преображение! К шее коня склоняется загорелое, гримасничающее лицо ликующего дикаря, упивающегося местью, обагрившего свои пухлые, с ямочками и перевязочками ручки кровью врага.
— Месть! Я отомстил, Алеша! — вырывается победный вопль. И всадник в красном облаке песка скачет уже через парк к воротам.
Шатаясь, словно пьяный, хозяин Баге Багу, зелено-бледный, стонущий плетется вниз, шаркая золотошвейными постолами по мраморным ступеням лестницы к валяющейся на красном песке голове. Он боится наклониться и поднять ее. Руки у него дрожат. Он онемел от ужаса и отвращения.
Немцы прыгают через мраморную балюстраду и бегут к лежащей на земле голове. От нее падает круглая, как от футбольного мяча, тень.
Чуть побледневшая, сверху смотрит на голову стальными, почти равнодушными глазами леди Сахиб Джелял. Платочек с кружевными краешками судорожно прижат к губам. О, это любопытство женщины! Она не удержалась, чтобы не посмотреть. И она не могла не удержаться:
— Разве мы, женщины, бываем не правы! Раз творец дал нам когти, почему же не дать им работу? Слабая женщина начала, сильные мужчины продолжают. Поднимите ее с земли…
— Недостойно человеческой голове лежать в прахе и соре! — поддержал жену Сахиб Джелял.
— Итак, еще один Наполеон закончил свой поход, — проговорил Мансуров.
— Всю жизнь он ловил людей в сети смерти, а смерть изловила его…
Голос прозвучал совсем рядом с Алексеем Ивановичем. Говорила, откинув искабэ, Шагаретт, и вдохновенность ее лица поразила на мгновение всех. У Гвендолен невольно вырвалось:
— Прекраснее девы рая, обольстительнее летней ночи!
— Уйдем отсюда, Алеша, — шепнула Шагаретт. — Кто эта белобрысая женщина? Почему она так смотрит на тебя? — И она увлекла Алексея за собой.
Они прошли мимо неистовствовавшего Али Алескера. Он бегал, кланяясь и визжа, перед мрачными, ошеломленными немецкими офицерами. На взмокшем от пота лице его читались страх, хитрость, распутство, лукавство. Он лебезил, молил, просил. Он доказывал, что и он сам, и Баге Багу тут ни при чем:
— Ворона в своем гнезде не пакостит. Шейх своей рукой бороду не поджигает.
Голова генерала фон Клюгге примирила, правда на короткое время, враждующие стороны в имении Баге Багу. Аббаса Кули вместе с добровольно вызвавшимся полковником Крейзе откомандировали найти тело оберштандартенфюрера. Остальные фашисты торжественно и мрачно отнесли голову в конференц-зал приготовить все к похоронам. Сахиб Джелял вместе с Гвендолен отправились с визитом к Мансурову в его флигель.
Они застали в комнате одну Шагаретт, метавшуюся взад и вперед.
— Где ваш муж? — спросил Сахиб Джелял.
— Он пошел искать этого слизняка Али Алескера, выковырнуть из него душу, — ответила Шагаретт.
— Что он имел в виду, наш хитроумный Алексей-ага?
— Алеша сказал, что у Али Алескера есть радио, что он будет не он, если не заставит его показать, где оно. Иначе…
— Иначе?..
— Иначе Алеша пристукнет его. Он так и сказал — «пристукну». Алеша думает, что с ним целый эскадрон красноармейцев. Какое несчастье! Они его там убьют! Али Алескер и немцы. О Хусейн! А моих джемшидов все нет и нет…
Слова Шагаретт о джемшидах Сахиб Джелял пропустил мимо ушей, о чем ему пришлось позже пожалеть. Он оставил Гвендолен с Шагаретт, а сам поспешил искать Мансурова.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВНУК ДЖЕМШИДА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Если ты соберешь и накопишь золота, словно песку, все равно после тебя оно останется в наследство другим.
Мир непостоянен. Нет верности в нем. Ветхий, ветхий мир! Чего только нет в нем! Ты громоздишь дворец, но это лишь текучая вода.
Из «райского имения» Мансуров выехал после полуночи. Он проводил Шагаретт до лагеря джемшидов, расположившихся среди холмов вблизи Баге Багу.
Расставание было трудным. И потребовалось немало убедительных слов, чтобы успокоить прекрасную джемшидку, доказать ей необходимость поездки в Мешхед. «Да погибнет твой сын! Да сгорит Хорасан с твоим Мешхедом! Но ты вернешься!» — взяла Шагаретт с Алексея Ивановича страшную клятву. «Приеду! Вернусь во что бы то ни стало! — торжественно сказал Алексей Иванович. — Обязательно приеду и обниму нашего сына!»
Дорога была отвратительная, автомобиль не столько катился, сколько прыгал козой, и шофер Алиев потребовал остановки:
