Шрифт:
Закладка:
Главное, главное, главное — чтобы фон Дениц не наделал сейчас глупостей.
«Господи, помоги Иоахиму Гренеру обуздать своенравного барона!»
Пусть так и стоит. И горцы пусть так же стоят.
Бахнула пушка на холме.
«Ну, наконец-то».
Не так хорошо, как в первое попадание, но опять накрыла горцев картечью. Валятся, валятся псы наземь.
И кулеврины стреляют, обе попадают. А ещё мушкетёры Рохи, наконец, начали попадать.
— Ну, господа, — шепчет Волков. — Продолжите атаку или так и будете стоять?
Время идёт, пушечки заряжаются, и мушкеты бьют всё злее. Вон, один из первого ряда так и рухнул на землю и больше не пошевелился. А в первом ряду стоят люди с лучшей бронёй. Значит, пробивают её мушкеты. Пробивают.
— Ну, давайте, идите вперёд, позвольте фон Деницу заехать вам в спину. — Снова шептал он.
Волков прекрасно знал, что кавалерам нет большего счастья, чем на всём скаку, с хрустом и скрежетом врезаться в мягкий тыл колонны или баталии.
После таких атак они хвастались на пирах, кто до какого ряда проехал и сколько при этом потоптал конём врагов. Ну, и скольких при этом нанизал на копьё.
— Кавалер, — заговорил Увалень, голос его срывался, он волновался тоже, — что же они теперь будут делать?
Волков секунду подумал и ответил:
— Я бы послал арбалетчиков отгонять кавалеров и стал бы отступать.
— О-о, — с уважением говорит Увалень.
И снова бьёт пушка. Какое счастье. Этот звук — звук труб архангелов.
Снова колонну накрывает картечь. Снова валятся на землю горцы. Стойте-стойте, скоро тут уже некому будет стоять.
Волков опять молил Бога, прося только об одном, только об одном.
Он просил, что бы фон Дениц так стоял, нависая над левым флангом колонны врага. Стоял и ничего больше не делал.
Волков не заметил, как на взмыленной лошади скакал воль оврага к нему один из посыльных фон Финка.
Подлетел, осадил коня, да так, что на кавалера полетели куски мокрой глины.
— Господин, дозвольте сказать.
— Ну, — через забрало приходилось кричать, посыльный остановился в десяти шагах, — говори!
— Капитан фон Финк просит помощи, на нас вышло триста горцев, уже построились, лезут через овраг. Нам их не сдержать!
Как он мог забыть про них. Радовался, как дурак, когда падали наземь горцы. А ничего ещё не кончено. Ничего.
— Господин, господин… — бубнит посыльный, не дождавшись его ответа. — Что передать капитану?
Волков ему не ответил, он развернулся к Брюнхвальду:
— Карл, останетесь тут вместо меня. Увалень, скачите к Рохе, скажите, чтобы послал со мной всех мушкетёров с сержантом.
— Вы заберёте мушкетёров? — Спросил Брюнхвальд.
— Да, попробую остановить наёмников у оврага. А вам хватит аркебузиров и арбалетчиков, скоро их арбалетчики уйдут, ламбрийцы освободятся.
— Но знамя, мне кажется, лучше оставить тут. — Сказал ротмистр.
Волков подумал секунду. Да Брюнхвальд был прав. Знамя должно быть тут, любой солдат, повернув голову, должен видеть бело-голубое полотнище.
— Максимилиан, вы со знаменем останетесь с отцом. Увалень, вы едете со мной.
— Да, кавалер, — отвечал Максимилиан Брюнхвальд.
— Да, кавалер, — отвечал Александр Гроссшвюлле и уже повернулся, чтобы выполнять приказ.
— Увалень, — окликнул его Волков, — просите господина ротмистра Бертье ехать со мной. Он может там пригодиться.
— Да кавалер.
***
Ещё когда он не доехал, он увидал двух раненых, что шли ему навстречу. Они обнялись, чтобы поддерживать друг друга, и, заливаясь кровью, шли к лагерю.
Волков остановился:
— Что там?
— Тяжко, господин, у них народа на сто человек больше нашего, пик больше, наши зацепились на самом краю оврага, но многих уже побили, — говорил один из раненых, тот, который был пободрее, — спешите, господин.
— Увалень, провожатого им до лагеря найдите. — Распорядился Волков и поскакал дальше.
Пешком бежать за всадником совсем нелегко, когда ты в стёганке, в шлеме, да ещё и в кирасе. Ко всему ещё тяжеленный мушкет, упор, пороховницы на перевязи, пули в мешке на поясе.
Нет, совсем нелегко. Но мушкетёры старались не отставать от господина, а тот не гнал коня слишком.
До места было уже недалеко, уже хорошо были слышны выстрелы.
— Вон они, — крикнул Бертье, указывая рукой на восток.
И даже через забрало Волков увидал проклятый красный штандарт с чёрным медведем на задних лапах. Он вызывающе возвышался над зарослями.
— Ребята, — заорал Бертье, — шире шаг, мы близко, пойдём в дело, в бою отдышитесь.
Некоторые солдаты смеялись, едва переводя дух, и из последних сил прибавляли шаг.
Может, поэтому успели. Успели в самый последний момент.
Чёртовы горцы не побоялись спуститься в овраг под пули аркебуз и под пики солдат, а оттуда полезли на линии фон Финка. Мерзавцы настырные, ничего не боящиеся гады. Лезли и лезли, нанизывая снизу солдат фон Финка на свои многочисленные пики. Они карабкались наверх.
Сам фон Финк уже дрался среди своих людей на правом фланге. А левый его фланг совсем размяк, слишком много тут было раненых и мало длинных пик. Люди пятились. И горцы уже вплотную подошли к северному склону оврага, уже руками пробовали глину, цеплялись за рогатки, собирались карабкаться вверх, выжидали удобный момент.
И тут к левому флангу прискакал Бертье:
— Это что такое, — сразу заорал он, — выровнялись, что это за строй, эй, вы, с алебардами, ближе к ним идите, не бойтесь вы этих пик.
И чтобы доказать, что пики не так уж и страшны, спрыгнул с коня, и, даже не привязав его, пошёл деловито прямо к оврагу, помахивая боевым одноручным топором.
За ним уверенным шагом и, кажется, подражая Бертье и в походке, и в поведении, шёл сержант Вилли, держа на плече протазан. Он повернулся к своим стрелкам и кивнул своим людям:
— Давай, ребята, шевелись, без нас тут пропадают.
Он точно подражал Бертье даже в интонациях.
Всё сразу переменилось, как только появился Волков, Бертье и мушкетёры.
Солдаты приободрились. Бертье выровнял левый фланг, потом отобрал пику у одного из солдат, отдав ему свой топор, и встал в строй первым.
А мушкетёры начали просто сносить фланг противника. Они подходили к краю обрыва и без упора опускали мушкет, стреляли вниз с десяти-пятнадцати шагов. Убили и ранили за первый залп трёх сержантов, не считая других солдат. Волков отметил, что каждый второй выстрел вычёркивает одного врага. Он сам стоял на самом краю обрыва, только шагов на пятьдесят на запад и всё
