Шрифт:
Закладка:
* * *
Популярность толкучего рынка, какой еще застал Малапарте, не ослабевала на протяжении 1920-х годов, в годы новой экономической политики. Для большинства обедневшего в своей массе населения в условиях легализации мелкой торговли толкучка стала оптимальным местом для приобретения ношеной одежды и обуви. Для лишенных политических прав, отстраненных от государственной службы и системы распределения «бывших» продажа (остатков) имущества на толкучем рынке превратилась зачастую в единственный способ выживания. Толкучки тех лет воспринимались иностранными наблюдателями как следы цивилизационного землетрясения:
Ощущение такое, как если бы дома внезапно обвалились и ушли в матушку-землю, оставив на поверхности груды мебели и домашней утвари. Вы могли бы обставить свой дом подержанным имуществом, просто двигаясь вдоль этой линии оставшихся в живых замерзших представителей старого времени. Двуспальные кровати, односпальные кровати, пианино, гардеробы, умывальники, горшки без ручек лежат на снегу бок о бок с сотнями священных икон, грудами старых одеял и изношенных простыней. Старые жестяные ванны, ножи, вилки, тарелки, стаканы и блюда лежат вперемешку. Здесь же старые одежды всех фасонов и размеров, кочерги и совки, музыкальные инструменты, семейные портреты, картины, фотографии, странные туалетные принадлежности, зеркала, электрическая арматура, коробки гвоздей, бывшие в употреблении кисточки для бритья и зубные щетки, гребни с выпавшими зубьями, наполовину измыленные куски мыла[540].
Так описывает свое впечатление от Смоленского рынка зимой 1930 года британский журналист Эллис Ашмид-Бартлетт и добавляет: «Какая устрашающая трагедия лежит за этим! Я спешу прочь, так как зрелище оставляет болезненное впечатление в моем мозгу»[541]. Встреченная Малапарте на том же рынке полугодом раньше советская Вероника в униформе Красного Креста десяти-пятнадцатилетней давности, продающая дамское нижнее белье, – наверняка представительница старой элиты, репрессированной и вытолкнутой на социальную обочину.
Закрыв в конце 1920-х, вместе с нэпом, толкучие рынки, государство вскоре вынуждено было вновь открыть их, поскольку само оно было не в состоянии решить проблемы обеспечения населения товарами первой необходимости. Возрожденные в 1932 году как «вещевые рынки» в официальной терминологии, или «барахолки» на простонародном жаргоне, они выполняли ту же функцию: компенсировали несовершенство государственной системы снабжения населения продуктами и товарами массового спроса (см. ил. 84). Их народное название, производное от существительного «барахло», свидетельствует о понижении качества предлагаемых товаров[542].
Ил. 84. Барахолка у Симеоновской церкви в Челябинске. Фото Крымского, 1937
* * *
В годы хрущевской оттепели барахолка по своим функциям приблизилась к европейскому рынку подержанных вещей. Тогда советские граждане прибегали к ее услугам скорее не из нужды и потребности выжить, а из-за относительного улучшения жизни и оптимистических ожиданий. Люди несли на рынок то, что, по их представлению, морально устарело и не соответствовало моде «космической эпохи». Прежде всего, это была старинная, громоздкая мебель, не вписывавшаяся по габаритам и стилю в малометражные хрущевки, в которые переезжали из коммунальных квартир миллионы советских граждан[543].
Однако в начале 1960-х годов государство вновь повело наступление на частную торговлю подержанными вещами, решив, что эта серая экономическая зона благоволит спекулянтам. Черный рынок дефицитными товарами был не ликвидирован, но загнан на несколько десятилетий в подполье. На нем по-прежнему встречалась невероятная смесь вещей и людей. Здесь из-под полы торговали, например, товарами из валютного магазина «Березка». А рядом могла стоять старушка с ношеной одеждой. Это могла быть даже моя няня, которая в сентябре, когда мои родители возвращались из отпуска с пустыми кошельками, сносила костюмчики, из которых я за лето вырос, на запрещенную, но все равно стихийно функционировавшую барахолку.
Наконец, перестройка, кризис и развал СССР привели к небывалому расцвету барахолки – блошиного рынка. Новое обнищание населения, утрата былого авторитета прежде престижными предметами, вплоть до советских государственных наград, легализация частной торговли создали конъюнктуру для превращения в гигантский блошиный рынок всего пространства СССР и его бывших союзников в Восточной и Центральной Европе. Блошиные рынки Москвы и Ленинграда – Санкт-Петербурга, Праги и Варшавы, Берлина и Будапешта предлагали офицерские часы и советскую униформу, лаковые ларцы и деревянную посуду, матрешек с изображениями Ленина и Сталина, Хрущева и Брежнева, Горбачева и Ельцина. Новые мелкие предприниматели – «челноки», торгуя, наряду с новыми товарами, остатками уходящего социалистического мира, утоляли новый спрос на ностальгию по советскому прошлому.
* * *
Бум антикварных магазинов и блошиных рынков 1990–2000-х годов в провинциальных городах Российской Федерации, по моим ощущениям, ныне отшумел. Очередной виток понижения материального благополучия массы российского населения обеднил спрос и предложение на периферийных блошиных рынках, вымыв почти полностью сектор антикварных товаров. Сократился и круг его клиентов из числа коллекционеров.
Рынки подержанных, старых и старинных вещей в Москве и Санкт-Петербурге отражают социальную и материальную пропасть, зияющую между различными группами российского общества. Престижные антикварные вернисажи, присвоившие себя имена «блошиный рынок» и «блошинка», выставляют предметы музейного уровня с недоступными большинству граждан ценами в шести- и семизначных суммах. Самые крупные барахолки обеих столиц в Измайлове и на Удельной тоже пережили перемены, но другого рода. С одной стороны, значительно выросли их «барахольные» территории с одеждой и обувью разной степени износа. С другой – увеличилось предложение предметов с темным происхождением. Натренированным в детстве и молодости на мелкую церковную пластику глазом примечаю следующее. В 1990-х годах появление на Измайловском вернисаже крестов и складней XV – XVIII веков музейного уровня было редкостью, почти сенсацией. Эти товары часто сопровождались документами – письменными экспертизами из провинциальных музеев. Теперь в удачный торговый день там можно встретить достойные музея экспонаты в большом количестве, в хорошем состоянии и без сопроводительных документов. Их происхождение темно и, возможно, не вполне законно. А на многих старинных нательных крестах – свежая земля с межсельских мест кулачных боев и из безвестных захоронений, указывающая на незаконные раскопки «черных копателей». А на Удельной в избытке военная «копанина» времен блокады Ленинграда – от пулевых и снарядных гильз до касок с пулевыми отверстиями и заржавевших пулеметов.
В отличие от советской эпохи государство сегодня, видимо, не прилагает должного рвения ни к охране музейных запасников, ни к покоящимся в земле археологическим артефактам. Эти сюжеты, связанные с потаенным по причине незаконности интересом к прошлому, достойны специального изучения.
Одно остается на российском блошином рынке неизменным – он отражает новые травматические повороты российской истории: «На барахолке продолжает жить в основном то, что не могут предложить ни шикарные магазины, ни последний крик моды, – осколки империи»[544].
Детский коврик
Под русским следом на блошином рынке, которому посвящена эта глава, имеется в виду, разумеется, отнюдь не только специфика рынка подержанных вещей и, шире, состояние мира старых предметов и отношение к нему в России. Речь пойдет и о рядовых и знаменитых российских покупателях и продавцах на немецком блошином рынке, и о русских вещах на немецких барахолках. В этой главе читатель найдет и неизбежно ностальгически окрашенные рассказы о старых предметах из моего детства. Ведь одна из функций блошиных рынков – удовлетворение ностальгии, тоски по невозвратному прошлому с помощью найденных на толкучке вещей из былого[545],[546]. Кое-что из наполнявших мое детство предметов встретилось мне спустя десятилетия на блошиных рынках.
Вот одна из историй о встрече с собственным детством на блошином рынке. Это случилось в Москве, у Измайловского парка, на одном из крупнейших туристических рынков страны. На нем преобладают изделия народных промыслов и кича «на память» для российских и зарубежных «гостей столицы». Но имеется и полноценный сектор антикварных предметов.
Кажется, это было зимой 2011/12 года. Мы с Наташей участвовали тогда в очередном симпозиуме «Пути России», ежегодно проводимом в Шанинке[547]. И в свободный воскресный день мы, начинающие любители блошиных рынков, отправились в Измайлово.
Был сумрачный, промозглый февральский день. По сравнению с летними
