— Меня вызывают в Ставку, — сообщил Ватутин. — Лечу немедленно, а вот зачем, не знаю. — Он вызвал своего адъютанта и, когда тот прибыл, сказал: — Передайте экипажу самолёта, чтобы срочно готовил вылет в Москву. — Когда адъютант вышел, Ватутин посмотрел на генерала Иванова. — Семён Павлович, вы остаётесь за меня.

— А как быть с Военным советом? Завтра он состоится? — уточнил Иванов.

— Верховный сказал, что сегодня вечером я улечу обратно на фронт, так что Военный совет состоится. Но все ли к нему готовятся? Переговорите по телефону с командармами, подскажите им, на каких вопросах заострить своё внимание. Вам тоже надо будет выступить, Семён Павлович.

— Я готов, Николай Фёдорович, — улыбнулся генерал.

Через час «Дуглас» взмыл в небо, покрытое чёрными тучами. А через два часа генерал армии Ватутин уже приземлился в Москве на Центральном аэродроме. И каково же было его удивление, когда он увидел идущего ему навстречу генерала армии Антонова.

— Вы ли это, Алексей Иннокентьевич?! — невольно воскликнул Николай Фёдорович, слегка улыбаясь.

— Я собственной персоной, и никто другой, — тоже улыбнулся Антонов, здороваясь с Ватутиным за руку. — Видите, у кромки лётного поля стоит моя машина? Пойдёмте к ней. В семь утра я был на докладе у Верховного, он-то и сообщил, что вызвал вас в Ставку. Поручил мне встретить вас и вместе прибыть к нему. Вернувшись к себе в Генштаб, я по ВЧ позвонил в штаб Воронежского фронта, и генерал Иванов мне заявил, что вы уже вылетели. Что мне оставалось делать?

— Срочно ехать на аэродром! — подсказал, улыбаясь, Ватутин.

— Так я и сделал. Вышел из машины, а ваш «Дуглас» уже идёт на посадку.

— Никак не ожидал вас тут увидеть, — признался Николай Фёдорович. — Маршал Василевский сейчас на фронте, и у вас в Генштабе неотложных дел немало, а тут ещё кого-то встречать...

— Не кого-то, а командующего Воронежским фронтом, — поправил его Антонов. — Вы почему-то скромничаете, Николай Фёдорович. Надо иногда и зубы показывать... Вы же один из главных героев Курской битвы! — добавил с пафосом Антонов.

— Ну это уж слишком... — смутился генерал армии Ватутин.

Они ещё беседовали, когда машина въехала на территорию Кремля.

Когда вышли из машины, Ватутин спросил Антонова, не знает ли он, зачем его вызвали. Алексей Иннокентьевич смерил его насмешливым взглядом.

— Верховный мне не говорил, а я его не спрашивал.

— И всё же зачем? — вновь задал вопрос Ватутин. — По старой дружбе, когда я работал в Генштабе с вами, могли бы сказать?

В его голосе прозвучала обида, но Антонов не сдался.

— Если бы я и знал, Николай Фёдорович, всё равно не сказал бы. Этика тут, понимаете...

— Быстро, однако, вы прибыли, — промолвил Сталин, здороваясь за руку с Ватутиным. — Садитесь, пожалуйста. Вы тоже, — кивнул он Антонову.

Ватутин сел, рядом с ним примостился Антонов, положив на стол перед собой свою рабочую папку.

— Как себя чувствуете после тяжких боёв на Курской дуге? — спросил Верховный. — Наверное, трудно пришлось?

— Очень трудно, товарищ Сталин, — признался Ватутин. — Вы же знаете, что свой главный удар гитлеровцы нанесли по войскам Воронежского фронта. А я, скажу вам честно, как на духу, недооценил их танковые силы. Отсюда появились и те досадные промашки, на которые мне указала Ставка. Пришлось на ходу вносить коррективы в действия армий и корпусов. А в боевой обстановке это весьма сложно...

— Не всегда найдёшь и единственно верное решение, — заметил генерал армии Антонов.

— Вот именно — не всегда! — согласился Ватутин.

Сталин подошёл к краю стола, взял трубку, набитую табаком, и закурил.

— Мы тут с товарищем Антоновым переживали за вас, — неожиданно сказал он, выпуская изо рта сизые колечки дыма. — Когда с утра 5 июля гитлеровцы крупными силами танков и пехоты при поддержке с воздуха авиацией перешли в наступление на Орловско-Курском и Белгородско-Курском направлениях, я чувствовал себя в напряжении. Казалось, вот-вот зазвонит телефон ВЧ, я возьму трубку и услышу голос генерала армии Ватутина: «нашу оборону немцы прорвали!» Случись это на самом деле, не знаю, как бы себя повёл. Отругал бы вас, Николай Фёдорович, на чём свет стоит. Но слава богу, что этого не случилось. На всём протяжении сражения одна мысль терзала меня: устоит ли наша оборона? А силы у фашистов, как потом выяснилось, были немалые: 17 танковых, три моторизованные и 18 пехотных дивизий!..

Верховный подчеркнул, что, сосредоточив эти силы на узких участках фронта, немецкое командование рассчитывало концентрическими ударами с севера и с юга в общем направлении на Курск прорвать оборону, окружить и уничтожить наши войска, расположенные на дуге Курского выступа.

— Так, товарищ Антонов? — спросил Сталин.

Алексей Иннокентьевич с присущей ему педантичностью заметил:

— Совершенно верно. Я бы ещё добавил, что ценой огромных потерь в живой силе и танках немцам удалось вклиниться в нашу оборону, но не сломить её.

— Что из всего этого следует? — спросил Верховный и сам же ответил: — Немецкий план летнего наступления нужно считать полностью провалившимся. Тем самым разоблачена легенда о том, что летом немцы в наступлении всегда одерживают победы, а советские войска вынуждены будто бы находиться в отступлении. Уже 23 июля наши войска ликвидировали фашистов в районах южнее Орла и севернее Белгорода в сторону Курска. По этому случаю, — подчеркнул Верховный, — мною был издан приказ № 1 генералам Рокоссовскому, Ватутину и генерал-полковнику Попову. Такое предложение внёс Генштаб, и Ставка его поддержала.

В разговор вступил Ватутин.

— Уже на второй день, 24 июля, мы получили этот приказ Верховного главнокомандующего и размножили его, затем разослали во все соединения фронта, — сообщил он. — То же самое сделал мой коллега генерал армии Рокоссовский. Он позвонил мне и сказал, что его люди так же, как и мои, с воодушевлением встретили этот важнейший документ.

Сталин подошёл к карте, некоторое время что-то разглядывал на ней, потом вновь заговорил с каким-то внутренним воодушевлением, чего раньше Ватутин не замечал:

— Можно быть довольным тем, как войска двух фронтов, вашего и генерала Конева, нанесли мощные удары по гитлеровским войскам, оборонявшим Харьков, разбили их,