дошло из светивших на весь мир Александрии и Антиохии. Но почему-то мы видим воочию маленькую провинциальную Помпею, торговую Остию. Богатство Остии сказалось во множестве статуй, которые были добыты здесь и помещены в римских дворцах и музеях еще тогда, когда никто не предпринимал систематических и ученых раскопок. Отрытая ныне значительная часть города не удивляет так маленьким, «игрушечным» масштабом жизни, как удивляет прежде всего Помпея. Этот деловой портовый город с двухэтажными домами и товарными складами, вероятно, походил во многом на наши портовые города.

Улица гробниц ведет по обычаю к главным городским воротам. Здесь на своем месте вновь поставлена великолепная Виктория, служившая одним из пилястров Порта Романа. От этого мраморного существа сразу перестает быть пустынным пейзаж расстилающейся вокруг Кампаньи. Главная улица выводит к форуму, к театру. Зеленый луг и обломки мрамора, нежные силуэты колонн среди обвалившихся кирпичных стен и кустарников – как щедро награжден был античный мир этим прелестным посмертным образом за естественные добродетели своего бытия! Не страшно ли подумать здесь о том, какой вид являла бы после крушения наша жизнь, наша цивилизация? Что можно было бы найти среди развалин современного Лондона или Парижа подобное нежному мраморному телу Венеры, найденной в руинах этого театра? Наши города обеднели искусством, и мы, их дети, обеднели пониманием вечной символической души искусства. Мысль о Венере Остийской не успевает еще забыться, когда в соседнем храме простая надпись на алтаре «Veneri Sacrum»[137] поражает, как внезапная вспышка молнии. Пропасть, разделяющая два сознания, два мира, разверзается перед нами. Эстетическое любопытство давно научило нас знать различные типы Венер, их родину, их истории, имена их ваятелей. Но среди этих бесчисленных Венер, сделавшихся собственностью современного воображения, никогда не было и не могло быть «Святой Венеры» остийских пастухов, корабельщиков и легионеров.

Важная часть античного искусства ускользает от нашей оценки в таком роковом непонимании существа античной религии. Каждый подобный алтарь является для нас загадкой, несмотря на всю простоту соединенного с ним внешнего культа. Инстинктивная теология почитателей Аполлона и Венеры менее доступна для современного человека, даже чем темная и сложная теология служителей Митры. Остийский Митреум заставляет вспомнить разбросанные по римским музеям бесчисленные изображения бога, который сделался во II и III веках опасным соперником христианства. Подобный же рельеф с изображением молодого и лучезарного охотника во фригийском колпаке, закалывающего быка, которого странным образом терзает еще рак и кровь которого лижет собака, украшал некогда и святилище «митриаков» в Остии. Кажется, Митра в Италии встречается там, где, как в этом портовом городе, было много иностранцев. И более, чем в Италии, религия Митры была распространена на Востоке и в военных городах Галлии, Германии и Британии. Эта восточная религия должна была оскорблять чувство старых классических народов своей малой интеллектуальностью. В подземелье Митреума есть келейность, привлекательная для души, стосковавшейся без жаркой, личной и утешительной молитвы единому Богу. Но классический мир не мог молиться перед таким отягощенным материальностью изображением жертвы. Италия времени Марка Аврелия не пожелала переменить неделание своих ясных богов на стремительный жест этого фригийского охотника. Отвлеченные истины христианства легко рассеяли здесь тяжелые пары пролитой им жертвенной крови.

Постепенно Италия изменила и в христианстве то, что делало его религией Востока, крайнего Юга. Здесь, в Лациуме, ведь нисколько не чувствуешь себя на юге – на юге, таком далеком от родины. Суровый пейзаж прибрежной Кампаньи открывается от высоко стоящего храма, называемого храмом Нептуна. Ивы над Тибром пепельно-зелены, желтеет песок речных отмелей, и водяные птицы с жалобным криком носятся над лугами священного острова Аполлона. Вдали у Кастель Фузано лес пиний тянется узкой полосой между илистым неподвижным каналом и берегом моря. Ветер доносит оттуда слабый рокот прибоя. Окаймленное его белой полосой, латинское море уходит на юг к лавровым рощам Плиниева Лаурента, к руинам виллы Нерона в Анцио, к живописному Неттуно, к мрачному замку Астура и к мысу Цирцеи, синеющему, как мираж, над Террачиной.

Кори

Железная дорога в Террачину долго огибает справа Альбанские горы. От Веллетри становится видна наконец та часть Лациума, которую эти горы скрывают от жителей Рима. С восклицанием восторга путешественник глядит впервые из окна вагона на горы Вольсков и на оторванную от них, встающую из Понтинских болот прекрасную гору Цирцеи. Горы Вольсков, или, как их называют еще, Монти Лепини, поднимаются с этой стороны ровной и крутой стеной над болотистыми равнинами Кампаньи. Дорога вьется по краю болот, по местности нездоровой и незаселенной; только в окрестностях Кори она прорезает плодовые сады, оливковые рощи и виноградники.

Город расположен в четырех километрах от станции, и для того, кто не желает идти пешком, нет другого способа туда добраться, как только сесть в удивительно тесный и дряхлый дилижанс, выезжающий к поезду. Городские ворота составляют предел колесной дороги. По улицам Кори можно взбираться лишь на спине осла. Даже в Лациуме этот город удивляет своей прилепленностью к верхушке конической горы, вокруг которой его узкие переулки вьются винтом. Все это сделало Кори малоизвестным и малодоступным для иностранцев. Единственная гостиница на единственной городской площади хранит дух глубоко патриархальный. Но нельзя не подивиться истинному богатству Италии, которая даже в этой скромнейшей гостинице одного из самых глухих своих городов оказывает радушный прием приезжему чистотой комнат, благородством простой обстановки, блюдом баранины, изжаренной с душистыми травами, и порядочным (vino discrete[138], как говорят в Риме) местным вином.

На маленькой площади перед гостиницей женщины и девушки целый день берут воду из фонтана, наполняя ею медные широкогорлые кувшины, которые они ставят на голову и разносят с удивительным искусством по крутым переулкам и лестницам Кори. Это странное и прелестное на взгляд северного человека движение свидетельствует о той же чистой античной традиции, о которой так выразительно говорят сами лица женщин – красивые, тонко и остро очерченные лица, украшенные парой больших серег. Женщина из Кори убежденно рассказывает, что точно таким же образом жены гигантов, населявших некогда их город, носили на головах огромные камни, из которых построены здешние циклопические стены.

Эти стены путешественник увидит, взбираясь к знаменитому храму Геркулеса, стоящему на самом высоком месте города. Корийский храм справедливо славится своей сохранностью и своей древностью. Среди римских храмов немного найдется ему ровесников, но, впрочем, ведь Кори более чем на пятьсот лет старше самого Рима! Построенный во времена республики, этот маленький дорический храм производит впечатление чистоты и молодости голубовато-серым травертином стен, прямизной колонн и бедностью профилей, передающей как бы ту робость, с