Но там по-прежнему что-то до безобразия противно ноет и будто бы выламывает мне изнутри рёбра.

— Легче, я сказал!

Вот только какого-то хера легче мне не становится. Я прокручиваю в голове диалог с Лерой и всё больше зверею.

— Сука! — вдариваю ладонями по рулю и подкуриваю третью сигарету к ряду, а затем беру курс домой, где с первой попытки не могу припарковаться.

Мысленно я не здесь. И даже не с самим собой. В своих больных и явно кукукнутых на всю катушку мозгах, я сажаю Райскую на цепь у своих и ног. И только тогда чувствую какое-то болезненное удовлетворение на пару с облегчением и триумфом.

Но сам я не вернусь. Никогда. Уж кто-кто, а я себя знаю — если я что-то решил, если что-то втемяшилось мне в голову, то всё. Тушите свет!

Никаких больше девочек с глазами цвета стали.

От этой чёткой позиции хочется что-нибудь сломать, а лучше кому-нибудь. Но я ничего не делаю и никуда не рвусь, потому что знаю, откуда растут ноги у этого деструктивного чувства. Я вот такой — терпеть ненавижу, когда лезут в мою жизнь. И особенно, когда беспардонно забирают из-под носа и ломают мои игрушки.

Запарковавшись с горем пополам косо-криво, я всё-таки покидаю машину, а затем медленно бреду к лифтам. Поднимаюсь на свой этаж. Выхожу на лестничную площадку и наконец-то замираю у двери в собственную квартиру. Просто стою и как чумной смотрю на связку ключей в своих руках и ничего не делаю.

Потому что раньше это была моя тихая гавань, где я мог спрятаться от всего мира и спокойно перевести дух. А теперь?

Представляю, как это всё будет и рот наполняется горечью.

Я зайду туда. Вдохну аромат Леры и нашего прошлого, которым пропитался каждый чёртов квадратный метр. И разнесу к хуям все! Просто все! Но с особым рвением я буду крушить то, что принесла в мою жизнь она — грёбаные картинки, статуэтки, вазочки, коврики и прочую псевдопрекрасную ерунду, которую Райская называла приятными и уютными мелочами.

Но это же не всё. Там, на втором уровне за раздвижными дверями находится гардеробная, набитая её вещами. И ведь ни одной тряпки с собой не взяла.

— Пися гордая, — выплёвываю из себя, а затем разворачиваюсь и ухожу.

Сбегаю.

Потому что не хочу быть разъярённым монстром. Я чёртов айсберг и мне на всё до пизды.

Ушла и ушла. Ещё вернётся. Пройдёт пару дней, ну, может быть, неделя, и начнутся звонки или сообщения из разряда «я забыла у тебя свою кофточку» или ещё какую-нибудь хрень, без которой она ну вот просто никак «не может жить». И я с барского плеча позволю ей сделать это, а потом всё будет до оскомины на зубах прозаично.

Мы «нечаянно» потрахаемся, а дальше перейдём к мирному урегулированию вопроса. Но уже на моих условиях. Вот и вся трагедия. Она, как и любая другая в жизни женщины заканчивается, в общем-то, по одному сценарию.

Акт первый — истерика. Собирание вещей и эпичный бег в никуда — волосы назад, слёзы, сопли, и прочите атрибуты женского безумия.

Акт второй — требования и ультиматумы. Когда она с пеной у рта пытается загнать тебя под свой каблук.

А вот дальше всё зависит от мужика. Да, кто-то прогибается. А кто-то просто ждёт, когда до женщины дойдёт, что за ней не побегут и ничего не станут вымаливать. Вот тут-то и наступает Он.

Акт третий — осознание. Когда мозг возвращается в черепную коробку и дает понять, что совершена хуйня и надо срочно всё переделывать.

Я подожду. Леру рано или поздно, но доставит.

А пока я снова сажусь за руль и еду в Ритц, где снимаю люкс, а затем спускаюсь в ресторан с совершенно чётким намерением снять себе тёлку на одну ночь и хорошенечко с ней потрахаться. Вот прямо так от души, чтобы в голову не лезли всякие навязчивые мысли о Райской и её греховном теле. К чёрту её. Она сама решила поставить точку. Не я!

И всё у меня шло по плану — баба нашлась почти сразу же. Сама ко мне присела. Красивая, наштукатуренная, дорогая блядь, которая откровенно себя предлагала, мысленно отщёлкивая в своей голове стоимость моего костюма, часов и туфель, и прикидывая, сколько могла бы слупить в случае удачной охоты. И я без проблем натянул бы её во все щели, но этот продажный взгляд… он всю малину мне испортил.

Какой итог? Я свалил. А потом в полнейшем одиночестве нажрался в своём номере в дугу, напрочь игнорируя звонки от Айзы, Ветрова, Хана, Ильясова-старшего и моего драгоценного папаши. И на каждый входящий я дёргался как припадочный, внутренне надеясь, что на том конце провода будет Лера.

Но нет, то была не она. И меня это бесило до зубовного скрежета.

— Ну и хуй с тобой, — буркнул я, всадил в себя добрую половину бутылки односолодового виски и вырубил телефон, чтобы самому, не дай бог, не набрать эту строптивую гадину и ещё раз не пройтись по ней катком из едких эпитетов.

Через несколько минут после неравной борьбы с алкоголем отключился сам.

Утром проснулся после обеда. А затем решил, что неплохо было бы просто послать всё и вся на прекрасный детородный орган. И пусть ебутся как хотят. Хоть раком, хоть боком, хоть с наскоку.

Первым моё вынужденное самовыпиливание из рабочего процесса не оценил отец, затем и Ветров, а после и Ильясов-старший, с которым у меня случился такой неприлично «милый» разговор, наполнивший меня каким-то извращённым удовольствием, что я незамедлительно решил — надо бы это отметить.

— Ты почему не в офисе, Данил?

— Следующий вопрос, — хохотнул в трубку, не испытывая тем не менее ни капли радости или веселья. Заебали! Все вокруг и каждый в отдельности.

— Не понял? — покряхтел старик мне в трубку, а меня аж перекосило.

— Что вы не поняли, Алим Бурханович? Почему я не собираюсь перед вами отчитываться или то, что приказывать и что-то требовать вы можете только от своего сына, а уж никак не от меня?

— Да что с тобой такое, Данил? — орёт и тут же закашливается Ильясов.

— В отпуске я, — рявкнул, не повышая голоса, а затем отыскал в недрах бара новую бутылку с горячительным, свинтил крышку и присосался к горлышку, словно умирающий от жажды.

— Что значит