– Зачем мне это знать? – удивилась Мария.

– Чтобы ты помнила, что Иуда Иш-Кериййот жив в своем чаде! – Глаза шлюхи ненавистно пучились. – Чтобы сыну своему передала, что месть настигнет его! – с вызовом выплюнула шлюха.

– Чем тебе мешает мой сын? – ощетинилась Мария, собираясь в ком. – Почему ты желаешь ему зла?

В глазах шлюхи заиграла насмешка:

– Разве зло не бывает добром, а добро – злом?

И тут прорвало фарисеев. Они требовали сына Марии. Их лица мельтешили перед нею. Она видела раскрытые рты и зубы, слюни брызгали ей в лицо, и крики сливались в один визг.

– Я ничего не скажу! – кричала в ответ Мария. – Я не отдам его вам! Что вы хотите сделать с ним? Зачем он вам?!

– Чтобы придушить твоего ублюдка! – сказала шлюха.

– За что? – выдохнула Мария.

– Чтобы окончательно уничтожить Йешуа! – крикнула шлюха.

– Я не знаю, где он! – Лицо Марии было лицом матери, готовой защищать свое чадо до последнего вздоха.

– Она знает, – с ехидством произнесла шлюха.

Мария сжалась и замолчала. Кто-то из фарисеев заорал, что надо отвести ее к римской страже, но кто-то громче крикнул, настаивая отвести к первосвященникам. Толпа одобрительно загудела. Марию ударили кулаком по спине, заставляя повернуть в другую сторону.

А шлюха плюнула ей вслед и прошипела:

– Да свершится воля твоя, Властелин Игалус!

Мария Магдалина оказалась перед Советом первосвященников.

Но те посоветовались между собой и перевалили все на Каиафу, дескать, ты Первый, тебе и расхлебывать. Каиафа попытался уйти от принятия решения, но наткнулся на упертое сопротивление остальных и проглотил пилюлю.

И скоро Мария стояла перед Первым первосвященником Каиафой в ожидании вопросов. Они молча рассматривали друг друга.

В голове Каиафы роились противоречивые мысли. По большому счету Каиафе было глубоко безразлична Мария Магдалина, но фарисейское крыло Совета напирало, безумствовало оттого, что на свет появилось чадо Йешуа. Их всех охватило желание схватить младенца. Непременно. Словно хотели повторить безрассудство Ирода Великого. Но Каиафа не усматривал в сыне Йешуа никакой опасности. Он крутил мозгами, искал мирный выход из создавшегося положения.

Разборки с бродяжкой унижали его, но он знал, что должен был хотя бы видимость суда провести для успокоения Совета. Каиафа повозился на стуле, подоткнул под себя мягкие подушки, моргнул крупными глазами и проворчал:

– Зачем ты, дура, притащилась в Ерушалаим, сидела б возле чада, так нет, по чужим курятникам поплелась.

Длинная одежда Марии волочилась по полу. И Каиафа невольно отметил грязный пыльный след от двери. Мария перехватила его взгляд, ответила:

– Я пришла в храм.

– Не ври мне, я вижу тебя насквозь, – рассердился Каиафа.

– Чего ж тогда спрашиваешь?

– Так положено. Твое дело – отвечать! – Каиафа поднялся со стула. Он был в одежде Первого первосвященника. Стоял во весь рост и ждал поклона Марии. Но Мария лишь слегка пригнула голову. Каиафе это не понравилось, он подумал, что ввязался в скверное дело, такое же, как дело с Йешуа.

– Члены Совета хотят видеть сына Йешуа, – сказал первосвященник, супясь.

Сейчас Каиафа был бы рад услышать, что чадо у нее не от Йешуа. Тогда б у первосвященника с души свалился большой груз. Он прекратил бы допрос и с чистой совестью доложил об этом Совету.

Однако Каиафа услыхал другие слова:

– Но он и мой сын тоже.

Таким ответом Марии Каиафа был недоволен. Поморщился. И снова опустился на стул с мягкими подушками:

– Ты боишься за него? – спросил после некоторого молчания.

– Боюсь. Его хотят отобрать у меня, как Йешуа.

– Тебя будут бить, чтобы ты сказала, где он, – предупредил Каиафа.

Мария вздохнула:

– Я все равно не скажу. Я умею выносить боль. Йешуа было больнее, когда он умирал. – Она заглянула в глаза Каиафе и почувствовала мытарство его мыслей. – Отпусти меня, Каиафа. Зачем тебе брать еще один грех на душу? Я уйду из Ерушалаима.

Каиафа видел бессмысленность допроса. Ждать от Марии покорности было глупо. Отпустить Марию он, конечно, мог бы, но что тогда сказать Совету? Ведь дело-то не в ней, а в продолжении Йешуа. Фарисейское крыло сожрет с потрохами, если он скажет, что не увидел в ней опасности. Тесть первым погладит против шерсти.

Каиафа смотрел сквозь Марию, не находил никакого решения и от этого терзался. Никогда не мог себе представить, что над бродяжкой придется ломать голову.

Тяжко быть Первым первосвященником, иногда приходится быть первым грешником. Впрочем, никто не знает, где грань между грехом и святостью, и он этого не знает, хотя по своему положению обязан знать.

В дверь боком скользнул услужливый левит и, склонившись, приблизился к Каиафе. Доложил о прибытии посыльного от прокуратора Иудеи.

Каиафа насупился, вспомнив про Понтия Пилата. В душе завозился липкий противный испуг. Посыльного от прокуратора нельзя было заставлять ждать, но чертовски не хотелось слышать о Понтии Пилате. В такие минуты особенно сильно ощущаешь, что власть твоя перед мурлом римлянина – пустой звук.

Еще Каиафу раздражало, что Мария видела его метания. Хрупкая, но непокорная. А он, крепкий и упитанный, но содрогающийся при одном упоминании о Понтии Пилате. Стыдно перед женщиной. А потому уже не жалко ее.

Каиафа кивнул левиту, тот юркнул за дверь.

И тут же в дверь ввалился римский солдат. Вместо приветствия сообщил о прибытии из Кесарии прокуратора Иудеи. И заявил, что Понтию Пилату донесли о Марии Магдалине и он требует немедленно передать ее в руки римской стражи! «Уже успели, ну что за народец паршивый», – брезгливо подумал Каиафа. И вместе с тем обрадовался такому повороту событий. Пускай Пилат и хлебает эту кашу. Глянул на посыльного и указал на Марию.

Римский солдат шагнул к Марии и положил на ее плечо руку. Эта рука была тяжелой и жесткой.

Понтию Пилату сыщики донесли, что появление Марии Магдалины в Ерушалаиме вызвало некоторое брожение среди горожан. Прошел слух, что чадо Йешуа это некий знак иудеям, дабы они отомстили прокуратору за казнь на Голгофе. Наместник раскинул мозгами и решил Марию Магдалину с ее отпрыском прибрать к рукам, дабы брожение удушить в самом зародыше.

Солдаты привели Марию к прокуратору.

Он чиркнул по ней взглядом, беззвучно пожевал губами, а на круглом лице появилась усмешка. Кротость и покорность замерла перед ним. Подумал, что сыщики болтовню иудейскую приняли за брожение. Стоило бы выпороть до кровавых рубцов пару-тройку болтунов, да и делу конец. Окинул Марию сверху донизу, подумал, что губа у Йешуа была не дура. Удобно растекся в кресле на мягких подушках, тело обтянула тога с пурпуровой